Сад

— Эх. бригадир, бригадир! — притворно вздохнула Капитолина. — Бывший бригадир!..

Вася вздрогнул. Вот сейчас спутница упрекнёт: «Уходишь из такого колхоза! И куда? В отсталый!..» И он метнул на неё насторожённый взгляд:

— Ну, чего ещё?..

— Так, ничего… Давеча помешал, теперь скажу. Поговорка есть: «Силен хмель, сильнее хмеля сон, сильнее сна молодая жена». Про тебя! Ха-ха-ха…

— Тебе надо радоваться, что я уезжаю, — остаёшься хозяйкой в саду.

— А я всем довольная!

Они вышли на главную аллею. Вася собирался заговорить о сеянцах крыжовника, но Капа опередила его:

— Мне сегодня Павел Прохорович рассказывал, что на тех, на твоих заветных, на отцовских, кустах нынче — первые ягоды.

— Да, да! И я прошу…

— Не сомневайся. Буду всё о них записывать. О каждом кусте отдельно.

— Когда созреют ягоды — дай мне знать. Звонить к нам просто: Гляден, квартира Дорогина.

Посыпался тихий дождик. Пришлось повернуть к бригадному дому.

«Отцовский», — подумал Вася о крыжовнике. — Так и назовём лучший куст. Может, в сорт пойдёт».

Он попросил вырастить отводки. Это хорошо, когда новинки испытываются одновременно в нескольких местах, на разных почвах.

На сердце стало спокойно, и Вася, прощаясь, пожелал с охотничьим задором:

— Ни пуха тебе, ни пера!

— Пошёл к черту! — дурашливо прикрикнула Капа. — Ха-ха-ха… Теперь, по приметам, всё будет хорошо!

Дождик, осмелев, прибавил прыти. Умытые деревья повеселели.

3

В доме Дорогиных готовились отметить день рождения Веры.

С тех пор, как Василий переехал в Гляден, прошло десять недель. Он успел привезти из Луговатки, где была лесопилка, тёсу и, с помощью колхозных плотников, покрыл дом новой крышей.

— Добро! Добро! — хвалил Трофим Тимофеевич, оглядывая со всех сторон. — По-хозяйски!..

Утром Вася поздравил жену и уехал в сад. А к вечеру ждали гостей.

В доме всё сияло чистотой. Кузьмовна вымыла пол, сменила занавески на окнах, стёрла пыль с листьев фикуса и, к возвращению Веры с полей сортоиспытательного участка, успела накрыть стол. Встретив именинницу у порога, она спешила порадовать:

— А Трофиму — письмо! Видать, заграничное! От Митрофана такие приходят!..

«Опять этот дядя!.. — поморщилась Вера. — Отца расстраивает. Папа будет упрекать себя: «Я виноват… Не удержал брата от соблазна…»

Она знала Митрофана только по рассказам родных, по письмам да нескольким карточкам, присланным из Америки. Дядя — непонятный, далёкий и чужой — причинил ей не мало неприятностей: приходилось давать ответы на дотошные вопросы о связи с родственником за границей. В душе она ворчала: почему он не возвращается на родину?! Что его держит на чужбине? Всё ещё надеется разбогатеть, купить ферму?..

Вспомнились доллары, которые дядя с надписью «На счастье» несколько раз присылал к дню рождения. Других слов у него будто и не было. И сам он, знать, все силы отдал поискам хоть какого-нибудь, хоть самого мизерного счастья, скучно именуемого «достатком». В письмах уверял: обязательно найдёт! Пусть не скоро, но найдёт… На конвертах, в которых посылал те доллары, писал её имя. А теперь, видать, забыл о дне рождения племянницы. Обо всём забыл…

— А где оно? — спросила Вера, очнувшись от короткого раздумья. — Где это письмо?

Почерк незнакомый. Внизу конверта — чужая фамилия: Джек Саймон. Кто он такой? Странное письмо!..

— Не от Митрофана? — встревожилась Кузьмовна. — От кого же?.. Ты даже переменилась вся.

Распечатав конверт, Вера достала лист бумаги, исписанный карандашом: «Мой дорогой мистер Дорогин! Я имею сообщить Вам печальную весть…»

Кузьмовну до поры до времени попыталась успокоить:

— Что-нибудь о садах… Писано по-английски. Надо перевести слово за словом.

Прошла к столу, взяла англо-русский словарь, карандаш, бумагу и начала переводить:

«Мёртвому терять нечего. Не плачьте по нему. Не тратьте слёз. Ему теперь лучше, чем нам».

Выронив карандаш, Вера схватилась за голову.

«…Ой, ой… А я-то про него… В душе попрекала понапрасну… Папа говорит: красивый был, сильный. Всех парней побарывал. Был… И вот нет его…»

Кузьмовна, заглянув в комнату, потребовала:

— Скажи напрямик — с Митрофаном беда?

— Всё, всё, Кузьмовна, узнаешь. Прочту тебе от строчки до строчки. Только сейчас не мешай, — попросила Вера. — И папе не говори. Я сама…

А как сказать ему?.. Но утаивать такое нельзя. Да и не сумеет она утаить, — отец по глазам увидит — случилось недоброе.

Утирая глаза передником, Кузьмовна ушла в кухню. А Вера переводила:

«…Нам говорили — у вас простые люди рады праздникам. Когда есть работа — можно радоваться. А для Митрофана, для нашего спутника Джима и для меня праздничные дни давно стали адом. Мы имеем 365 праздников в году! Это ужасно! В богатой стране нас, честных людей, настигает голод. Проклятье! Мы щёлкаем зубами и завидуем мертвецам!..»

Было слышно, как в кухне плакала Кузьмовна, называя Митрофана касатиком и соколом. По запылённым щекам Веры тоже покатились слёзы.