Сад

Андрей обещал заехать за Сидором через пять дней.

— Лучше через неделю, — попросил профессор. — В меньший срок мне не управиться. — Повернулся к Дорогину. — И я надеюсь на вашу авторскую помощь…

7

Шесть дней промелькнули незаметно. Завтра приедет брат. Жаль, что так скоро. Надо было договориться о десяти днях. Хорошо работалось здесь! По вечерам помогала Вера — взвешивала и измеряла яблоки, делала оттиски разрезов. Всё — быстро и аккуратно. Чудесная девушка! Часто думалось: отчего ему, Сидору, не двадцать лет?.. После работы он удалялся на сеновал, где уже похрапывал садовод. Там пахло знакомыми травами, вспоминалось детство, хотя и босоногое, трудное, а всё-таки приятное… Утром он вставал одновременно с Дорогиным, и сам удивлялся — когда успел отдохнуть? Умывался на берегу реки, черпая пригоршнями холодную, прозрачную воду, и до завтрака уходил в сад, где всё ещё оставались нетронутые уголки.

Последнюю ночь гость и хозяин решили провести на реке. Ради этого Трофим Тимофеевич нарушил свой обычный распорядок дня и, чтобы сохранить силы, после обеда прилёг отдохнуть и проспал два часа.

Сидор Гаврилович надел старые брюки и стёганую ватнушку Дорогина. Алексеич дал ему фуражку с помятым козырьком.

В носу лодки рыбаки укрепили железную «козу». На ней бойко горело сухое смольё. Острые языки кидались из стороны в сторону, отвоёвывая у тихой ночи небольшой круг по-осеннему прозрачной воды. На дне реки шевелились, похожие на волосы, темнозелёные водоросли, будто их расчёсывали гребнем. Кое-где среди них виднелись сонные щуки, похожие на осиновые поленья; изредка встречались пятнистые таймени. Сидору Гавриловичу хотелось самому заколоть рыбину, хотя бы ленивого налима. Прицеливаясь в широкую спину он изо всей силы ударял пятизубой острогой. Сталь глухо звенела о камень, а налим, вильнув хвостом, уходил даже непоцарапанный. Один раз незадачливый рыбак едва не вывалился из лодки. Трофим Тимофеевич, хотя ему и не легко было сдержаться, ни разу не усмехнулся. Знал — попервости с каждым бывает так. А сам он колол по выбору — только тайменей. И на редкость метко. Профессор восторгался:

— Ты бьёшь острогой, как опытный бильярдист кием по шарам: ни одного пустого удара! Красивая игра! Приятный спорт!

Потом они сидели у костра, окружённого мягкой темнотой. Рядом плескалась река. На железной «козе» догорало смольё, и на прибрежные камни сыпались угли, похожие на лепестки подсолнечника.

Сидор Гаврилович изредка добавлял в костёр сухого хвороста и задумчиво смотрел на весёлые струйки пламени, — бойкие и озорные, они напоминали о молодости.

На охотничьем тагане — гибкой палке, одним концом воткнутой в землю, как на пружине, висел котёл. Пахло варёной картошкой. Дорогин время от времени помешивал деревянной ложкой и пробовал навар, проверяя, достаточно ли положено соли.

— Луку бросил? — спросил гость.

— Две луковицы.

— А запах ещё не чувствуется. Может, добавишь?

— Даже с удовольствием. — Старик улыбнулся. — Однако, в пословице зря говорится, что «на вкус да на цвет товарищей нет». Я тебе довожусь товарищем: люблю острое.

— И когда попахивает дымком?

— Да, да. В печке не сварить такой вкусной ухи, как на костре!

— Мы с Андреем в детстве привыкли к кострам. В непогоду костерок — первая радость пастуха!

Котёл закипел. Запахло луком. Трофим Тимофеевич, отогнув таган в сторону, ложкой зачерпнул картошку и подал гостю:

— Пробуй. Не пора ли опускать рыбу?

— Вижу — пора, — сказал Сидор Гаврилович и, попробовав картошку, подтвердил. — Уварилась.

Дорогин сходил к лодке, принёс тайменя, выпотрошил и, разрубив топором на куски, положил в котёл, а потом снова подсел к огню:

— Мы с братом тоже сиживали у костра. Бывало, до полночи. Осенями в тайге. Кругом шумят кедры. А у нас в золе поджариваются кедровые шишки. Смолка обгорит — шишка разбирается легко. Зерно упреет — вкуснее ничего не придумаешь! Брат любил распаренные орешки. — Больше, однако, не доведётся ему посидеть у таких костров. Может и в живых нет… Случаем, Хилдрет не рассказывал?

— У тебя брат в Америке?! Родной брат?

— Да. Одна мать нас родила и фамилию носим одну.

— К моему сожалению, я ничего не слышал.

— Не следовало бы Хилдрету забывать своего греха. Сманил парня, а на ноги встать не пособил. Лет пять, однако, Митрофан пробатрачил у него на ферме, а после того пошёл по штатам счастья искать. Писал нам редко и всё из разных мест. Однажды где-то в Айове, как я догадываюсь, пристроился к какой-то вдове. Похвалился: «Хозяином стал! На ферме — два работника!.. «Ну, думаю, достиг «счастья»! У меня от того письма даже мороз по коже разлился. Пропал человек! Затянет его в трясину собственности, жадности. Но в том же году он написал из другого штата. А теперь и письма перестали приходить… И у меня мелькнула думка: не воротился ли Митрофан на ферму соблазнителя? Случается, человек приходит на свои старые следы.

«Вот откуда у старика неприязнь к Томасу! — думал Сидор Гаврилович. — Ну, что же, Трофим по-своему, прав».

А Дорогин продолжал: