Сад богов

Весна пришла как лихорадка. Остров, недовольно ерзавший и ворочавшийся в тепловато-волглой зимней постели, вдруг, с неожиданной резвостью, проснулся, и в нем заиграла жизнь под небесно-голубым, гиацинтовым сводом, в котором восходило солнце, окутанное тонкой желтоватой дымкой и похожее на новенький кокон шелкопряда. Для меня весна была едва ли не самой лучшей порой, поскольку просыпалась всякая живность и в воздухе пахло чем-то многообещающим. А вдруг я сегодня поймаю большущую водяную черепаху или разгадаю загадку: каким образом только что вылупившаяся из яйца черепашка, приплюснутая и морщинистая, этакий грецкий орех, спустя час раздувается вдвое и в результате почти все морщины разглаживаются? И вот уже всюду возня и гвалт. Проснувшись ни свет ни заря, я быстро съедал завтрак под мандариновыми деревьями, уже благоухавшими в лучах утреннего солнца, хватал сачки и сумки и, свистнув Роджера, Писуна и Рвоткина, отправлялся в обход своих владений.

На холмах, в рощицах из вереска и ракитника, где нагретые камни покрывал необычный лишайник (это чем-то напоминало старинные печати), разбросав землю, в которой они пролежали в зимней спячке, выползали на свет божий черепахи, моргая от яркого солнца и сглатывая. Полежав и хорошо прогревшись, они не спеша направлялись к своей первой пище – клеверу или одуванчику или, возможно, толстому белому грибу-дождевику. На черепашьих холмах, как и на прочих моих территориях, все было продумано: каждая черепашка имела свои характерные метки, по которым я мог проследить ее развитие. Точно так же я пометил каждое гнездо чекана или черноголовой славки и тонкие, как папиросная бумага, яйцевые коконы богомола, и паучью паутину, и каждый камень, под которым пряталось дорогое мне существо.

Именно громоздкий выход черепах знаменовал для меня начало весны: попрощавшись с зимой, они выползали наружу в своих тяжеловесных доспехах на поиск брачных партнеров, как средневековые рыцари на защиту дамы сердца. Удовлетворив первые позывы желудка, они становились живее – если это слово вообще применимо к черепахе. Самцы шагали будто на цыпочках, вытянув вперед шеи, и то и дело останавливались, издавая на удивление громкие, требовательные вопли. Я ни разу не слышал, чтобы самка ответила на этот протяжный призыв, чем-то напоминающий лай пекинеса, но каким-то образом самец ее обнаруживал и, продолжая кричать, начинал баталию: врезался в нее панцирем, брал нахрапом, а она, никак не реагируя, лишь пыталась и дальше пощипывать травку в паузах между наскоками. Над холмами разносились треск панцирей и тявканье распаленных черепах, и размеренное «так, так» чеканов, будто миниатюрные горняки стучали кирками, и крики розовогрудых зябликов, похожие на ритмичное падение капель в пруд, и веселые, с хрипотцой трели щеглов, что пестрыми клоунами рыскали в желтом ракитнике.

А у подножья черепашьих холмов, ниже старых оливковых рощ с винно-красными анемонами, асфоделями и розовыми цикламенами, где сороки вили гнезда, а сойки пугали тебя своими резкими, отчаянными вскриками, раскинулись венецианские соляные озера, напоминавшие огромную шахматную доску. Каждый квадрат, порой с небольшую комнату, огибали широкие и довольно мелкие каналы с мутной солоноватой водой. Там можно было увидеть небольшие джунгли из виноградников, кукурузы, инжира, помидоры с резким, как у жуков-вонючек, запахом, арбузы, похожие на огромные зеленые яйца некой сказочной птицы, вишни, сливы, абрикосовые деревья, мушмулу, клубничные посадки, сладкий картофель – вот она, кладовая нашего острова. У приморской полосы каждый солоноватый канал обрамляли камыши и тростник, заостренный, как воинские пики, а под холмами, где в каналы впадали ручьи из оливковых рощ и вода была пресной, росли густые кустарники, а спокойную гладь украшали водяные лилии и золотистая калужница болотная.

Именно здесь по весне водяные черепахи двух видов – черные с золотистыми пятнами и в изящную серую полоску – пронзительно свистели, почти как птицы, преследуя самок. Лягушки, зеленые и бурые, с ляжками в леопардовых пятнышках, казались отлакированными. Они страстно, с выпученными глазами вцеплялись друг в друга или отрыгивали хором и оставляли в воде серые туманности лягушачьей икры. Там, где к каналам подступали тенистый тростник, инжир и другие плодовые деревья, миниатюрные древесные лягушки, ярко-зеленые и мягкие на ощупь, как влажная замша, раздув свой желтый зоб размером с грецкий орех, монотонно квакали тенорскими голосами. А в воде, среди травяных косичек, раскачиваемых легким течением, вдруг появлялись желтоватые комки икринок, не больше крошечной сливы.