Сад богов

Гайавата так и не стала ручной и сохраняла нервозность, однако научилась терпеть непосредственную близость человеческих существ. Когда она освоилась, я стал выносить ее на веранду, где держал множество других птиц, и она разгуливала себе в тени виноградной лозы. Тогда наша веранда чем-то напоминала больничную палату: шесть воробьев приходили в себя после сотрясения мозга, которое заработали в мышеловках, расставленных местными мальчишками; четыре черных дрозда и один пестрый попались на рыболовные крючки, развешенные в оливковой роще; и еще полдюжины пернатых, от крачки до сороки, подраненных стрелками. К этому добавим гнездо со щеглятами и почти оперившуюся зеленушку, которую я поил из соски. Гайавата против других птиц не возражала, но при этом держалась особняком, не спеша прогуливалась по плитняку, полузакрыв глаза в раздумье, – этакая прекрасная королева, заключенная в замке. Но стоило ей увидеть червяка, лягушку или кузнечика, и от ее царственной осанки не оставалось и следа.

Однажды утром, примерно через неделю после того, как Гайавата поселилась в моей больничке для пернатых, я вышел встречать Спиро. Это был ежедневный ритуал: подъезжая к нашим владениям, раскинувшимся на полсотни акров, он вовсю жал на клаксон, и мы с собаками выбегали в рощу, чтобы перехватить Спиро на полдороге. Я, пыхтя, несся со всех ног, а собаки с истерическим лаем мчались впереди, и вот уже мы останавливаем огромный блестящий «додж» с откинутым верхом, а за рулем сидит Спиро в своей форменной фуражке, громадный, загорелый, привычно скалясь. Вскочив на подножку, я вцеплялся в ветровое стекло, и Спиро снова трогал, а собаки в притворной ярости набрасывались на передние покрышки. Наш с ним разговор тоже давно превратился в ритуал.

– Доброе утро, господин Джерри, – говорил Спиро. – Как ваши дела?

Убедившись в том, что я за ночь не подхватил никакой опасной болезни, он интересовался состоянием остальных членов семьи.

– Как ваша матер? Как господин Ларри? Как господин Лесли? Как мисс Марго?

Пока я убеждал его в том, что со здоровьем у них тоже все в порядке, мы подъезжали к вилле, а там уж он сам переходил от одного к другому, проверяя точность моего диагноза. Мне давно наскучил этот каждодневный, почти журналистский интерес к здоровью моих близких, как будто речь шла о королевской семье, но Спиро был настойчив, он словно исходил из того, что за одну ночь все может перевернуться. Однажды меня какая-то муха укусила, и в ответ на его бесхитростный вопрос я сказал, что все умерли. Автомобиль вильнул и врезался в огромный олеандр, я чуть не упал с подножки, и на нас обрушился целый водопад из розовых соцветий.

– Матер Божий! Вы не говорить такие вещи, господин Джерри! – прорычал Спиро, стуча кулаком по баранке. – Вы меня пугать. Я потеть! Никогда не говорить такие вещи.

В то утро, убедившись, что все здоровы, он взял с заднего сиденья корзинку для сбора ягод, прикрытую фиговым листом.

– Вот, – осклабился он. – У меня для вас есть подарок.

Я приподнял лист. В корзинке сидела пара голых, отталкивающего вида птиц. Я обрадовался и от души благодарил Спиро, сразу распознав – по первым перышкам на крыльях – птенцов сойки. Вот кто мне до сих пор не попадался. Я так обрадовался, что даже прихватил корзинку с собой к мистеру Кралефскому. Вот оно, преимущество занятий с репетитором, который, как и ты, без ума от пернатых. Вдвоем мы провели презанятное утро: вместо того чтобы заучивать английскую историю во всем ее великолепии, учили птенцов открывать рты для приема пищи. Но птенцы оказались на редкость глупыми и отказывались признавать приемную мать в Кралефском или во мне.

Когда подошло время обеда, я отнес птенцов домой и несколько часов безрезультатно учил их разумному поведению. Они принимали еду, только если я насильно открывал им клювы, и при этом выражали страшное недовольство, что неудивительно. Затолкав им в горло достаточно еды, чтобы они не умерли от голода, я оставил их в корзинке и пошел за Гайаватой, которая предпочитала, чтобы я кормил ее на веранде, а не в уединении спальни. Высадив удодиху на плитняк, я начал подбрасывать ей кузнечиков, которых специально для нее наловил. Она с готовностью подпрыгнула, схватила одного, разом прикончила и отправила в рот, – все это, можно сказать, с неприличной торопливостью.