Сад для бегонии

– Может быть, – протянул Локарев. – Но это вполне понятно. Твой отец был из такого же круга. Рыбак рыбака… Они всегда солидарны друг с другом… Его ведь даже не шокировал вид этого бродяги. Потому что твой отец его понимал и, возможно, не раз оказывался в такой ситуации. Да и мать… Мать ведь не закатила истерику. А приняла все как есть. Поверь, если бы это были интеллигентные люди. Через несколько секунд они бы вызвали милицию. Вот и вся твоя история.

И я вновь ему не стала перечить. Я даже вновь его пожалела. Мне не хотелось рассказывать о том, что мой отец был майором милиции. А мать – переводчицей. Я не хотела его убеждать в том, что мои родители были самыми из самых интеллигентнейших людей. Он бы не понял.

Да и говорить о своих родных я опасалась еще и потому, что не знала, насколько Локарев их знал. И была ли его вина в их гибели. И я боялась этого узнать. Боялась не выдержать. Нет, уже не застрелить сходу Локарев – я узнала его глаза, его лицо. Я боялась. Что сегодня узнав его, все равно прощу…

Он же по-прежнему видел во мне обычную девку. Ярую фанатку его творчества. Ту, что часами простаивает возле касс за билетами на концерт. И потом топает ногами. Кривляется, подпевая ему во время выступления. А потом в своей помятой майке с его безвкусным трафаретным изображением поджидает, чтобы получить какой-нибудь автограф.

Он не мог знать, что я ни разу не была на его концертах. Что его песни я слушала только у себя дома. В окружении своих родителей. Которые любили его не меньше. А потом – одна. Когда его песни были для меня спасением. Единственной надежной на справедливость мира. Даже не на справедливость. А на возможность сделать мир справедливее. Он этого не мог знать. Как и я не могла об этом ему рассказать сегодняшней ночью. А он ничего не желал рассказывать мне.

Его глаза слипались. Мне же совсем не хотелось спать. И я вновь уступила ему. Уже почти не злясь на его циничную философию.

– Спи, Локарев, – великодушно сказала я. – Спи. Мне не хочется спать. И поэтому я поберегу этот покой.

– Покой с пистолетом? – спросил он.

– Но ты же знаешь, что пистолет уже не будет направлен против тебя. Ты это уже давно знаешь.

– Ну, хотя бы я уверен, что ты не сумасшедшая. Это уже успокаивает. Расскажи не сумасшедшую сказку. Можно про Карлсона. Ты же его уважаешь…

– Можно, про Карлсона, – согласилась я.

– В одном маленьком городке жил маленький мальчик по имени Карлсон. Который ужасно любил гулять по крышам. И не потому, что крыша была его домом. Просто у него не было другого дома. А еще он с этой крышевой красоты мог видеть целый мир. Он видел его маленьким, но очень красивым. Он любил этот мир. И так мечтал в него попасть. И для этого он решил вырастить на крыше. На черепичной безжизненной крыше. Цветы… Посреди кирпичей…

– Цветы не растут на кирпичах, – поправил меня Локарев. – Это невозможно даже в сказке.

– Я согласна, в сказке не все возможно. В жизни есть гораздо больше возможностей. Поэтому он и вырастил эти цветы. Они назывались бегонии…

– Дурацкие цветы, – перебил меня Локарев. – Помню. Они очень дешевые. Все время росли в моем доме. Я их терпеть не мог. Как напоминание, что другие цветы мы не могли купить.

Я еще промокнула влажным куском платка его лицо. И улыбнулась.

– Цветы вообще, Локарев, не могут быть дешевыми или дорогими. Цену им придумали люди. Проще говоря – торговцы. Ты же не торговец, Локарев. Ты же не можешь знать цену цветов…

– Не знаю, – согласился он.

Ему так не хотелось быть торговцем. Хотя он им давно стал. Придавая этому слову другое значение. Значение. Которое вполне могло оправдывать это слово.

– И этот Карлсон, – продолжала мягким тихим голосом я, – этот Карлсон вырастил на черепичной крыше цветы. Под названием – бегонии. И решил, что теперь он имеет право жить в этом маленьком, хотя и кукольном, но очень живом мире. И он туда прилетел, крепко прижимая к груди один маленький цветочек – бегонию.

– И никто этот цветочек не оценил, – продолжил за меня Локарев. – Потому что у всех на подоконниках красовались такие же не очень оригинальные. Очень привычные цветы. Так, девочка?

– Так, Локарев. Оказывается. Ты действительно был сочинителем. Хотя теперь в это с трудом верится. Да, этот цветочек никто не оценил. Все оценили другое.

– И что же, девочка?

– Все оценили то, что этот маленький толстый человечек упал с двадцатого этажа и не разбился. Значит, он умел летать. Значит, он совсем не боялся высоты…

– Но они не знали другого, – Локарев приподнялся на локтях. И пристально заглянул вглубь моих глаз. – Они не знали, что он очень боялся высоты. И очень боялся полета.

Я молчала. Я отвечала таким же пристальным взглядом на его взгляд. И ждала объяснений. Я ждала, что сейчас наконец-то он сможет все объяснить.