Сад Эпикура

— Узнай, кто это, и гони его прочь, — сказал Метродору Эпикур.

— Кто здесь? — спросил Метродор в темноту. — Кто здесь стоит?

— Это я, отец, — услышал он голос дочери. — Выйди ко мне.

Метродор повернул голову и взглянул на Эпикура.

— Скажи ей, пусть уйдет, — сказал Эпикур. — Дышать с нами одним воздухом опасно: мы ходили по пыльным улицам, где лежат трупы умерших.

— Ты слышала? — крикнул в темноту Метродор. — Ты слышала, Феодата, что сказал Эпикур? Уходи! Я не выйду к тебе! Зачем ты пришла?

— Чтобы увидеть тебя, — ответила Феодата, — и услышать. Ты сам говорил мне, что лишь тогда спокоен, когда держишь меня за руку, когда видишь меня, слышишь меня и думаешь обо мне. Из этих ниточек между нами оставалась только последняя: мы лишь думали друг о друге. Мне, как и тебе, было очень тревожно. Если мне нельзя подойти к тебе и взять тебя за руку, то хоть позволь увидеть тебя, освети свое лицо…

Метродор снова взглянул на Эпикура, прося его совета.

— Возьми светильник, — сказал Эпикур.

Метродор зажег фитилек плошки и снова подошел к двери, поднеся огонек к лицу.

— Благодарю, — сказала из темноты Феодата. — У меня же нет огня, чтобы осветить мое лицо. Можно ли мне подойти ближе?

— Подойди, — разрешил Метродор, на этот раз не взглянув на Эпикура. — Но лишь на мгновение!

Эпикур встал, взял из рук Метродора светильник и вернулся к Колоту и Маммарии. Метродору же сказал:

— Скажи, пусть уйдет.

— Уходи, — приказал дочери покорный Метродор. — Уходи!

С этими словами он закрыл дверь и остался там стоять, обливаясь слезами. Это были слезы счастья.

— Сколько лет твоей дочери? — спросила Метродора Маммария.

— Десять, — ответил Метродор. — Всего десять лет. — Ему хотелось сказать еще и о ее уме, о ее любви к нему, о ее смелости — ведь не каждая девчонка решится ускользнуть из дома ночью, в ненастную пору, нет, не каждая! — о ее красоте и о том, как за все это он, Метродор, любит ее, как, впрочем, и сына своего Эпикура, и жену Леонтию, и что в этой любви — его главная радость и главная боль. Но он ничего не сказал, вернулся к огню и молча сел, снова закутавшись в одеяло.

— Враги Пифагора, — словно продолжая ранее начатый разговор, заговорил Эпикур, — враги Пифагора убили всех его друзей, заманили в дом и подожгли этот дом со всех сторон. Пифагор тоже был в этом доме, но друзья не дали ему погибнуть, а сами погибли. Их было сорок. Пифагор покинул Кротон, в котором случился заговор против него и его друзей, бежал в Локры, а оттуда в Тарент и Метапонт. Нигде он не мог найти себе приюта и покоя. Тогда он ушел в святилище Муз и перестал принимать пищу. Там он и умер через сорок дней… И вот я думаю, — заключил свой рассказ Эпикур, — что самая прочная и надежная связь между людьми — это дружба.

— И я так думаю, — поддержал учителя Колот. — Первый мудрец древности Фалес говорил, что можно не думать о богах, о Вселенной, о родных, о близких, можно забыть все, но о друзьях, забывать нельзя. «Нужно помнить о друзьях, когда они рядом и когда далеко» — вот его слова.

— «К друзьям спеши проворнее в несчастье, чем в счастье» — так учил другой мудрец древности Хилон, — сказал Эпикур. — Я же никогда не перестану утверждать, что величайшим счастьем является дружба. Никогда не чувствуют себя в равной мере защищенными влюбленные, отец и дитя, но двое друзей — как обоюдоострый меч… А ведь самое главное для покоя — чувствовать себя защищенным. Ни любовь к женщине или любовь женщины, ни любовь к детям или любовь детей не приносят нам покоя…

— Увы, — вздохнула Маммария. — Но и водой мы не насыщаемся. Но как можно прожить без воды?

— И любовь, и родственные чувства, и все другие, какие только есть, становятся вечными только в дружбе. Сами по себе они недолговечны. Вот и мы с тобою друзья, Маммария. И Метродор друг Феодате. Конечно, и отец. Но мы знаем, чего стоит любовь детей, если мы не стали им друзьями. Истина человеческих связей — в дружбе. И потому Солон[48], говорят, определял человека как существо, способное к бескорыстной дружбе.

Глава седьмая

Ливень загасил все костры и пожары. И город стал черным.

И тихим. Только на Акрополе, если долго глядеть в ту сторону, можно было увидеть слабые огоньки, которые то возникали, то исчезали снова, — это охрана Парфенона, где хранилась казна Афин, обходила с факелами многоколонный храм. И казалось, что слышны были даже крики — охранники прогоняли из-под портиков храма бродяг и афинян, решивших переждать чуму под защитой всесильной Афины-Девы.