Сад (переработанное)

— Стыдно наливать в таку посуду, — ворчал Сергей Макарович. — Стыдно!

Шаров чувствовал себя неловко перед настойчивостью Забалуева и молчал. А тот шумно хвастался:

— Я, понимаешь, до работы горячий. Погулять тоже люблю так, чтобы земля дрожала. Ой, люблю! Но строго держусь пословицы: «Пей, да дело разумей»… За твое здоровье!

Они чокнулись. Шаров пил маленькими глотками. Забалуев, опорожнив стакан, перевернул его в воздухе:

— Вот как надо! — с размаху поставил на стол и снова наполнил.

—

пью по одной, — предупредил Шаров, закусывая пельменями, над которыми клубился пар.

Он заговорил о ранетках, выведенных здесь, в Глядене, Дорогиным.

— Василию Бабкину — знаете его? — тому самому, который девушек спас, очень хочется раздобыть саженцы для нашего колхозного сада. Парень уже разговаривал с самим Трофимом Тимофеевичем, так сказать, удочку закидывал.

— Ишь какой ловкий! — буркнул Забалуев. — Много таких удильщиков развелось! А Бесшапочный все готов размотать. Не грех бы и председателя спросить…

— тебе пора бы прозвище позабыть, — заметил Огнев, сердито пошевеливая усами. — Нехорошо. Некультурно.

— Тоже культурный выискался! А я так привык… И ничего тут обидного нет. Без шапки ходит. Вот и прилипло прозвище. Я тут ни при чем.

— Насчет ранетки ты напрасно скупишься, — упрекнул Огнев. — Надо дать соседям самую лучшую. Пусть разводят.

—потом они ее — на базар. Нет, я не согласен, — продолжал упорствовать Сергей Макарович. — И на все выставки они ее повезут…

—  Ну и что же? Имя Трофима Тимофеевича за ней останется.

— А колхоз по боку? Только о Бесшапоч… тьфу, о Дорогине, будь он неладный, и твердишь… Знаешь, где у него брат! То-то и оно! В А-ме-ри-ке! А сынок? В тридцать седьмом таких звали: враг на-ро-да! А ты заступаешься! Я про бдительность не забыл. Нет. Только по своей доброте терплю его в саду. Другой бы председатель отправил подальше… В лес на смолокурню…

— Что ты! Такого человека! Да мы бы его с радостью приняли.

— Ишь. ты! Какой бойкий! А я тоже не трус! Пусть доживает век в своем селе… А ранетку, ежели на то пошло, можно назвать по колхозу «Колос Октября».

— Какой же колос на яблоне-то?! — улыбнулся Огнев, Шарову сказал: — Ранетка мелкая, но хорошая.

— Дрянь — выкрикнул захмелевший Забалуев. — Дерьмо!

— Ну, а зачем садите? — удивленно спросил Павел Прохорович. — Я слышал, даже хвалитесь.

— Понимаешь, покупают чудаки! — рассмеялся Сергей Макарович. Его раскрасневшееся лицо залоснилось, как спелый помидор под лучами солнца. — Мы в саду, как говорится, деньги куем. Вот и терплю. Колхозу в газетах за сад честь воздают. А то я все повырубил бы на дрова. Да-а! Без стесненья. С тобой говорю по душам: лично мне никаких яблоков не надо. Ребячья забава! Бабье баловство! Вот!.. У меня от них, если хочешь знать, брюхо…

Вспомнив потешную бывальщину о злополучном проказничестве Сережки Забалуева, Огнев прыснул со смеху. Еще на его памяти в праздники пьяные деревенские пересмешники дразнили Сергея Макаровича: «Яблоков хочешь? Корзину яблоков! На закуску!» Забалуев выламывал кол из прясла и бросался за обидчиками. Сейчас он, едва сдерживаясь, осуждающе покачал головой:

— Дурило! Чего расхохотался? Как девка от щекоток!.. Ну?..

Гость недоуменно посматривал на них.

Огнев, запрокинув голову, хохотал до слез:

— Сам ты виноват: про брюхо помянул…

— А чего смешного? У одного нутро не принимат свиного сала, у другого с меду все потроха выворачиват. А у меня, понимаешь, нутро — для огурца. Лучше нет ничего на свете! Моя закуска! — Забалуев повернулся лицом к двери. — Анисимовна! Тарелку огурчиков! Которые с хреном посоленные…

3

Провожая гостя, Забалуев позаботился о его коне — положил в сани лугового сена, насыпал овса в мешок;прощаясь, помахал рукой:

— Я — тоже в город. Догоню тебя.

Орлик беспокойно бил снег копытами и, когда Шаров ослабил вожжи, сразу, с места рванулся полной рысью, расшибая грудью тугой морозный воздух. Завидев незнакомого коня, собаки с лаем бросились за санями, но вскоре же отстали на пригорке. Промелькнули последние избы. Дорога, вырвавшись на простор, повела по высокому берегу реки, где тонкий снежный покров часто сменялся оголенной, промороженной, землей. На буграх полозья цеплялись за песок, и Орлик замедлял бег. Далеко впереди, на холмах, вздымались к небу, побледневшему от холода, серые столбы, то и дело менявшие очертания. Там дымил большой город. Павел Прохорович знал его более четверти века и, как многие в этом крае, гордился его ростом, силой и меняющимся обликом.