Сад (переработанное)

Из приемной вышла маленькая, по-военному подтянутая женщина. До войны она работала здесь вторым секретарем. Теперь была одета в армейский китель с погонами майора, с орденскими ленточками, с красными и и золотистыми нашивками — знаками о ранениях. На ее узком, усталом и бледном лице выделялся прямой, слегка заострившийся нос, в уголках губ наметились строгие складки. Крупные иссиня-серые глаза светились молодо, бодро, и все-таки радость, пробужденная возвращением в родной город, смешивалась в них с глубокой, сдержанной грустью. Столкнувшись с Шаровым и Забалуевым, Векшина просияла и так тряхнула головой, что возле ушей колыхнулись темные пряди коротко подстриженных волос.

— Здравствуйте, председатели! — правую руку подала Забалуеву, левую — Шарову. — не ошиблась? — спросила Павла Прохоровича и кивнула на его соседа. — В Сергее Макаровиче не сомневаюсь — он где-нибудь подымает отсталый колхоз.

— Понимаешь, дома. В своем Глядене. Всю войну лямку тянул. В передовиках, конечно, шел! Ну и теперь— тоже… Как ты уехала на фронт, больше меня никуда не перебрасывали. А мне, старику, это на руку.

— Я — тоже дома, — сказал Шаров. — В Луговатке.

— Как там Катерина Бабкина? Горе не согнуло ее?

— Держится. Рассказывают — никто не видел у нее слез. Она ведь всю войну была председателем колхоза. А председатель — у всех на глазах, как командир перед строем, — ему нельзя распускаться. И она свое горе запирала в сердце на семь замков. От этого ей было тяжелее, но другим вдовам — легче…

— Я приеду к ней. Непременно приеду. Расскажу о' последних днях ее мужа. Привезу его сверток с какими-то там семенами.

Забалуев спросил, где Дарья Николаевна собирается работать, но она и сама толком еще не знала об этом. Конечно, ей хотелось бы в своем районе: легче, когда кругом — знакомые люди.

— Отдохнуть тебе надо, — посоветовал Сергей Макарович.

— Не до отдыха мне… Без семьи осталась… — Векшина вздохнула. — С мужем служили вместе в добровольческой дивизии, правда — в разных полках. Его — в первом бою. В голову… Я сама ему глаза прикрыла… Похоронила под большой елкой… сын — без вести… Может, бывшие союзники в лагере держат, запугивают?.. Может, обманом уже за океан увезли?.. Всякие думы в голову лезут. Хотя и знаю, что не такой он у меня. Вырвался бы домой… Вот так и живу. Об отдыхе даже думать боюсь. Мне бы теперь такую работу, чтобы минуты не было свободной. Чем больше дел, тем меньше дум о прошлом… — Вскинула голову. — Ну, ладно. Увидимся…

Забалуев первым двинулся в кабинет секретаря. Прошагав мимо длинного стола для заседаний в глубину комнаты, где в просторном жестком кресле сидел бледный, сухолицый человек в зеленовато-сером френче, какие часто можно было видеть на партийных работниках лет двадцать пять назад, Забалуев плотно уселся на стул, широко расставив ноги и упершись в них кулаками. Павел Прохорович прошел по другую сторону стола и, остановившись, по военной привычке стукнул пятками промороженных валенок.

— Садись, — пригласил Неустроев, запомнивший его с первой встречи, когда принимал на партийный учет; достав портсигар, предложил папиросу Забалуеву, взял себе, а на Шарова махнул рукой. — Ты, знаю, не куришь.

Закурив, Неустроев запрокинул голову, выпустил дым в потолок, еще и еще раз. Его жилистая длинная шея напомнила Шарову гусака, стоящего на страже отдыхающей стаи. Острый подбородок торчал, как клюв.

Сделав передышку между глубокими затяжками, секретарь спросил сразу обоих посетителей:

— Векшину видели?.. Мужа и сына потеряла. Из-за этого долго не хотела с армией расставаться. И на ее месте я бы остался там. Или уехал бы в другой край, чтобы ничто не напоминало о потерянной семье. А она, представьте себе, поселилась в своей прежней квартире, в пустой комнате!

— На учет приходила вставать? — спросил Забалуев.

— Пока просто поговорить. А работа для нее у нас найдется. Как вы думаете? Вы ведь помните ее по райкому?

Оба председателя отозвались о Векшиной с похвалой: умная, прямая, энергичная; хотя и строгая, но душевная. Ее метят в председатели райисполкома? Очень хорошо! Если она согласится…

— Почему-то ищет отговорки, — Неустроев пожал костлявыми плечами. — Говорит, неудобно до выборов. А что ж такого? Кооптируем. Я так и сказал. Но это ее почему-то смущает. Не могу понять… Только встала бы на учет — решать будем здесь, — секретарь похлопал рукой по толстому стеклу, которым был покрыт его письменный стол. — А дисциплину небось знает.

— Постойте, постойте, — старался припомнить Забалуев, постукивая пальцем по своему широкому лбу, — она, кажись, перед войной была депутатом районного Совета! Была! Я сам за нее голосовал!

— Тогда — все!

Неустроев повеселел. Схватив со стола недокуренную папиросу, опять запрокинул голову, чтобы выпустить дым в потолок.

«А шея у него кажется еще длиннее», — отметил про себя Павел Прохорович.

Накурившись, секретарь взглянул на часы, торопливо ткнул папиросу в чугунную пепельницу, похожую на капустный лист, и навалился грудью на кромку стола.