Сад (переработанное)

Не сводя глаз с Луговатки, Шаров ждал встречи с семьей. Первой к нему вихрем примчится Зоя, подпрыгнет и повиснет на шее. Наверно, большая выросла, пожалуй, и узнать нелегко… Много раз просил у Танюши фотокарточку, но она почему-то не прислала…

Выбежав навстречу, жена на крыльце обняла его и, уронив голову на плечо, разрыдалась. Говорят, бывают слезы радости, но неутешные рыдания при встрече не могут не заронить тревоги в сердце. Павел медленно приподнял ее голову и поцеловал в мокрую щеку, усыпанную все такими же, как прежде, мелкими веснушками.

— Мать… что с тобой? Танюша! — Хотел посмотреть в глаза, но она опять уронила голову.

— Ни о чем не спрашивай… Все пройдет…

В доме было тихо. Павел хотел позвать Зою, но сдержался: в сердце разрасталась щемящая тревога…

Татьяна не могла рассказать подробностей трагической гибели дочери — захлебывалась слезами. Рассказали соседи.

…Жарким летним днем Зоя с соседскими ребятами ушла из детского сада. Никто не заметил их исчезновения. Они играли в колхозном сарае, где лежала пакля. Видимо, у них были спички, и они вздумали развести костер. Пакля вспыхнула. Огонь отрезал выход. Дети постарше прорвались сквозь пламя, а Зоя, самая младшая, не смогла выбежать. Когда с полей примчались люди тушить пожар, то на месте сарая уже дотлевали угли…

Выслушав этот страшный рассказ, Шаров приложил дрожащую руку к холодному лбу и опустил повлажневшие глаза…

Когда вернулся домой, Татьяна, взглянув на его лицо, поняла, что он узнал все, и шагнула к нему навстречу:

— Уедем отсюда… Завтра же уедем…

Пока шла война, она все выносила: знала — помогает ему и всем фронтовикам. Вставала с первыми петухами, возвращалась с работы в потемках. Бывало, сыпался снег, а она копала картошку в поле. У нее болели суставы, руки стали черными, шершавыми, пальцы — в трещинах. Но она не вздыхала, не жаловалась на судьбу: ведь ему на фронте труднее. А как было тяжело ей одной переживать потерю дочери! Десятки раз начинала писать ему и рвала недописанные письма… Работала, пока не сваливалась с ног. Никто не видел у нее ни слезинки. Теперь неуемные слезы текли по лицу…

— Ты пойми, — говорила она, прижимая к груди скрещенные руки, — мне снится тот пожар… Ведь это же… — Она захлебнулась слезами.

Он бережно подхватил жену, усадил к себе на колени и обнял.

— Я понимаю,Танюша. Понимаю. Мне ведь тоже горько… Но ты же знаешь… Я не могу…

— А я, я… Видишь — к пианино не подхожу… Только стул поставлю, и чудится, что на нем — Зоенька… Будто детские пальчики по клавишам бегают… Это, думаешь, легко?

— Знаю, родная. Верю… Но здесь — дело нашей жизни… Сейчас у нас с тобой нет никого. Но, может, будет маленький…

— Не знаю… Если и будет… Все равно не забыть дочурки… А не будет…

— Тогда мы с тобой… Мы детям всего села постараемся скрасить жизнь… Послушай, не отдать ли нам пианино в школу?

— Я бы согласилась… Сам видишь — к нему не притрагиваюсь… А вдруг без него будет еще тяжелее? Глянешь — пусто…

Вскоре из села уехала ленинградка, заведовавшая библиотекой, и председатель сельсовета стал просить Татьяну Алексеевну вернуться на прежнюю работу. Уговаривали ее вдвоем с мужем, и она, вздохнув, ответила:

— Попробую… Временно. До отъезда… Только я не уверена, что теперь у меня что-нибудь получится.

…Орлик бежал не спеша. Сани слегка покачивались на выбоинах. В полях, отдыхающих под снегом, стояла чуткая ночная тишина. В такую пору ничто не мешало думам.

Шаров не трогал вожжей, не торопил коня. Но Орлик неожиданно заржал и рванулся вперед полной рысью. Шаров приподнялся. Далеко в низине виднелись яркие цепочки электрических лампочек: на улицах, на скотных дворах, возле складов.

— Ведь вон же горят огни! — воскликнул он. — В такой тяжелый год дали свет! Народ — сила! И эту силу не остановят бумажные барьеры. Все равно построим вторую гидростанцию! У Бабьего камешка. Другого места нет. Здесь не добьюсь — в Москву поеду.

6

Вот и квартира — старый приземистый дом, полузасыпанный снегом. Между частыми переплетами оконных рам стекла походили на льдинки, едва поблескивавшие в полумраке. Ясно, жена — в библиотеке. У нее, наверно, громкая читка для пожилых. А может, идет читательская конференция? В доме Елкина нет огня. Секретарь парторганизации— тоже там. Первый книголюб в селе…

Под ногами глухо поскрипывали деревянные ступеньки. Над дверью Шаров нащупал ключ, открыл замок и вошел в дом. Засветил лампу. В кухне был собран ужин — тарелки накрыты полотенцем. Лежала записка: «А чайник, Павлуша, в печке». Но одному не хотелось садиться за стол, и Шаров, захватив портфель, с которым ездил в город, отправился в контору.