Сад Рамы

— Мистер Диаба и мисс Эпонина, — произнес он. — У меня для каждого из вас есть подробное сообщение. Кто хочет быть первым?

Дивные синие глаза доктора ничуть не переменились.

— Мистер Диаба пришел раньше меня, — ответила Эпонина. — Поэтому…

— Леди всегда проходят первыми, — перебил ее Амаду. — В Новом Эдеме тоже.

Эпонина вошла в кабинет доктора Тернера.

— Пока все в порядке, — проговорил доктор, когда они остались одни. — Вирус не исчез из вашего организма, однако сердечные мышцы не обнаруживают ни малейшего следа поражения. Я не представляю, почему так происходит, но в ряде случаев болезнь прогрессирует медленнее, чем в других…

«Как же так получается, мой милый доктор, — думала Эпонина, — что ты столь пристально следишь за моим здоровьем, но ни разу не обратил внимания на то, какими глазами я смотрю на тебя?»

— Но мы будем продолжать регулярное лечение иммунной системы. Медикаменты не вызывают серьезных побочных эффектов, и, возможно, они отчасти сдерживают разрушительную активность вируса… Ну а как вы себя чувствуете?

В приемную они вышли вместе. Доктор Тернер описал Эпонине симптомы, которые проявятся, если вирус перейдет к следующей стадии развития. И пока очи разговаривали, дверь открылась, в комнату вошла Элли Уэйкфилд. Доктор Тернер не заметил ее, но буквально через мгновение исправил ошибку.

— Чем я могу помочь вам, молодая леди? — обратился он к Элли.

— У меня вопрос к Эпонине, — почтительно ответила Элли, — но если я не-вовремя, могу подождать снаружи.

Доктор Тернер покачал головой, а потом, путаясь, закончил беседу с Эпониной. Она сперва не поняла, что случилось, но, выходя вместе с Элли, заметила взгляд, брошенный доктором на ее студентку. «Три года, — подумала Эпонина, — я мечтала увидеть эти глаза такими. И уже не думала, что он способен на это. А Элли, благословенная, ничего и не заметила».

День вышел долгим, и Эпонина, направляясь от станции к своей квартире в Хаконе, ощущала крайнюю усталость. Эмоциональное облегчение, которое она получила, избавившись от повязки, уже миновало. Его сменило легкое уныние. Эпонина все пыталась изгнать из сердца ревность к Элли Уэйкфилд.

Она остановилась перед дверью своей квартиры. Широкая красная полоса на двери свидетельствовала — здесь живет носитель RV-41. Мысленно произнося благодарность судье Мышкину, Эпонина аккуратно отодрала полосу. На двери остался контур. «Завтра закрашу», — подумала она. Оказавшись дома, Эпонина плюхнулась в мягкое кресло и потянулась за табаком. Взяв сигарету в рот, она предвкушала удовольствие. «Я никогда не курю перед студентами, чтобы не подавать им плохого примера. Я курю только здесь — дома. Когда мне одиноко».

Эпонина редко выходила вечерами в поселок. Обитатели Хаконе недвусмысленно дали ей понять, что не желают видеть в своей среде таких, как она; целых две делегации просили ее оставить деревню, и на двери квартиры несколько раз появлялись довольно непристойные и угрожающие записки. Но Эпонина упрямо отказалась съезжать. Кимберли Гендерсон редко бывала здесь, поэтому в распоряжении Эпонины оказалась куда большая жилплощадь, чем полагалось по норме. К тому же носителю RV-41 нигде в колонии радоваться не будут.

Эпонина уснула в своем кресле, ей снились поля, заросшие желтыми цветами. И она совершенно не слышала стука, хотя он был очень громким. Эпонина поглядела на часы — уже одиннадцать. Она отворила дверь и увидела перед собой Кимберли Гендерсон.

— Ой, Эп, я так рада, что ты дома. Мне просто до отчаяния надо с кем-то переговорить… с человеком, которому я могу доверять.

Трясущейся рукой Кимберли зажгла сигарету и немедленно разразилась монологом.

— Да-да, знаю, — сказала она, заметив осуждение в глазах Эпонины. — Ты права, я нанюхалась… Мне было необходимо… Добрый старый кокомо… лучше уж химия наделит тебя уверенностью, чем видеть в себе кусок дерьма.

— Кимберли неистово затянулась и короткими вздохами выдохнула дым. — Этот паршивый козел на этот раз пошел до конца… Эп, он выгнал меня… Проклятый сукин сын — решил, что вправе делать все, что захочет… А я-то мирилась со всеми его увлечениями, даже позволяла ему брать в постель молодых девиц, чтобы вдвоем мы могли лучше развлечь его… но все-таки я была «ичибан»,[41] номером первым, во всяком случае, так считала…

Кимберли затушила сигарету и лихорадочно стиснула кулаки. Она готова была заплакать.

— Итак, сегодня он велел мне убираться… «Что, — спрашиваю, — что ты имеешь в виду?… А он говорит: „Ты уезжаешь отсюда“… Ни улыбки, ни вопросов… „Забирай свои вещи, будешь жить на квартире в «Ксанаду“.

— Я отвечаю: «Там же шлюхи живут»… Он улыбается и молчит… «Значит так, — говорю, — ты меня бросил»… Тут я рассвирепела… «Ты этого не сделаешь»… Я замахнулась, хотела ударить его, он как схватит меня за руку да как отвесит плюху… «Ты сделаешь так, — говорит, — как я приказываю»… «И не подумаю, — говорю, — мать твою так и этак»… Беру вазу и бросаю ее. Она ударилась о стул и разбилась. Тут пара мужиков заломила мне руки за спину… А он говорит: «Уберите ее отсюда».