Садовник и плотник

Воспитатели детских садов и няни больше тяготеют к “модели садовника”: в конце концов, всегда считалось, что такая институция, как детский сад, вполне соответствует своему названию – это в самом деле сад, где дети свободно растут (и в этом его отличие от школы). Однако сегодня эти воспитатели-“садовники” оказались зажаты между двумя группами, исповедующими модель “плотника”. Одну из этих групп образуют родители, которые непременно хотят вытесать из своих трехлетних малышей гарвардских первокурсников. Другую – политики, которые хотят гарантированных “результатов” (воплощенных в высоких экзаменационных баллах). Обе эти группы настаивают на том, что в дошкольном воспитании также следует перейти к инструментальной модели “плотника”. Одна нью-йоркская мать подала в суд на детский сад, куда ходил ее ребенок, потому что дети там “просто играли”, а не “готовились к тестам”[271]. Вы могли обратить внимание на эту тенденцию даже на уровне языка: в дискуссиях на эту тему термин “дошкольное образование” (

preschool) практически вытеснил понятие “заботы о ребенке” (child care

) – словно заботиться о ребенке менее ценно, чем дать ему формальное школьное образование.

Однако подобный инструментальный взгляд на детские сады неверен – более того, он непродуктивен и приводит к противоположным результатам. Детский сад следует рассматривать не как инструмент образования, а как способ обеспечить заботой беспомощных детей, потерявшихся в мобильном, рассредоточенном и огромном индустриальном обществе. Жизнь в современном мире устроена таким образом, что прежние модели заботы о детях уже сложно использовать и поддерживать. Мы не можем больше рассчитывать ни на модель, которая использовалась в мире охотников-собирателей и в аграрных обществах, – расширенная семья, постоянно живущая на одном и том же месте, – ни на модель раннего индустриального общества, где отец работал, а мать сидела дома с детьми. Сегодня дошкольные учреждения – единственная альтернатива.

Однако ясли и детские сады должны стать настоящими, подлинными садами, где расцвели бы дети и из богатых, и из бедных семей. Эти сады не должны – как, похоже, желали бы некоторые родители из среднего класса – превратиться в мастерские, в которых производится первая, черновая обтеска ребенка в процессе изготовления из него успешного взрослого. Также не нужно воспринимать дошкольные учреждения лишь как первый этап “подготовки детей к школе” – как если бы единственной целью заботы о малышах было выращивание из них дошкольников, которым впоследствии удастся преуспеть в одном чрезвычайно странном учреждении – в школе.

Старые и молодые

Ни одно другое занятие не похоже на воспитание детей. Однако вместо того чтобы брать за образец для заботы о детях такие институции, как работа и школа, мы могли бы поступить наоборот: сделать заботу о детях образцовой моделью для других институций. Парадоксы любви и обучения, которые мы так хорошо видим, когда думаем о детях, не менее отчетливо видны и в других областях частного опыта и жизни общества в целом.

Структура труда в индустриальном обществе выстроена таким образом, что под угрозой оказываются и другие сферы, где требуется уход и забота, а не только сфера заботы о детях. В этих других сферах тоже бурлят противоречия между специфической привязанностью и любовью, которую мы испытываем к конкретным людям, – и универсальными принципами; между уважением к независимости наших близких – и осознанием того факта, что иногда они все же должны зависеть от нас. Даже несмотря на то, что отношения с конкретными людьми – это стержень нашего морального и эмоционального бытия и, более того, наша биологическая сущность, у нас нет никакого внятного практического или политического способа поддержать их. Поскольку наши близкие не являются работой, то с экономической и политической точки зрения они как бы невидимы. Особенно это верно, когда, как в случае с детьми, эти отношения асимметричны: когда мы должны обеспечить человека заботой в гораздо большей степени, чем можем рассчитывать получить от него взамен.