И это не узнали? Ну, ребята… Это же «Укрощение строптивой»! Я играла Катарину двадцать пять лет. Пока не надоело. Все надоедает. Даже жизнь… И даже если вся она – на сцене, в кадре, на эстраде… Что у меня есть? Квартира на Остоженке? Да заберите! Антиквариат? Да подавитесь! Детей нет, семьи нет, вокруг – жулики, одна подруга, и та дура… Грустно жить, зная, что уже никто и никогда не сожмет твою ладонь в своей, не назовет тебя Аней и не скажет: «Я вас люблю». И что никогда-никогда уже не будешь встречать рассвет, как когда-то встречала… Никогда! Никогда…
Этот монолог Анна произносит так проникновенно, что незваные ее зрители начинают аплодировать. На лице Анны растерянность.
– Что вы в самом деле? Это уже не Шекспир, не Теннесси Уильямс и даже не Радзинский… Это просто я… Я – Анна Сапфирова…
Аплодисменты становятся громче. И тогда Анна кланяется, как на сцене.
37. Аэропорт. День
Дверь лайнера отворяется, и на трап выходит блистательная и обворожительная Анна. Внизу у самолета стоит ее синий «ягуар». Около него – Толстой, Сурепкин, Паша и Илья с роскошным букетом цветов. Несколько фотокорреспондентов беспрерывно мигают вспышками. Анна лучезарно улыбается, спускаясь. Илья бежит навстречу. Картинно обнимает Анну. Еще гудят турбины, поэтому все кричат.
– Привезла?! – спрашивает Паша.
– Что? – не понимает Анна.
– Губную помаду. Ту, счастливую.
По глазам Анны понятно, что никакой счастливой губной помады у нее нет, но она убедительно врет:
– Конечно. В багаже.
– Сколько штук?
– Сто.
– Сколько дашь мне?
– Все, все тебе. Мне моего счастья хватает.
От полноты чувств Паша еще раз целует Анну.
38. Салон «ягуара». Вечер
За рулем – Илья. Анна сзади. Смотрит печально за окно, где тянется серый тоскливый подмосковный пейзаж.
– А в деревне Гадюкино опять идут дожди, – с раздражением говорит она.
– Всю неделю обещали, – сообщает Илья и тут же вспоминает и начинает увлеченно рассказывать:
– Представляешь, мама, заказ из французского гастронома по ошибке отвезли какому-то мужику из Подмосковья, а он не сожрал его, а вернул нам.
На лице Анны появляется раздражение.
– Послушай, Илья, мы, кажется, договорились, мама я для тебя, когда мы находимся среди друзей. На публике – «дорогая», а когда мы вдвоем, я для тебя – Анна Ивановна.
– Извините, Анна Ивановна, – тушуется Илья.
– Ничего, – прощает Анна. – Слушай, кажется, Большие Сосны у нас по дороге?
– Небольшой крюк придется сделать.
– Ну так сделай, – приказывает Анна.
39. Поселок Большие Сосны. Вечер
Над Большими Соснами – закат. Удивительно красиво. Анна входит во двор знакомого дома и видит, что на крыше сидят двое. Отец и сын. Кузьмич вдохновенно что-то говорит и размахивает руками, изображая солнечный шар, подбирающиеся к нему облака и пробивающие их последние лучи, Олег слушает. Анна замедляет шаг и осматривается. Она не знает, как относиться к тому, что видит, – слишком уж необычна эта картина. Кузьмич оглядывается, видит Анну, долго и удивленно смотрит, говорит что-то Олегу и торопливо спускается вниз.
40. Двор дома. Тогда же
Сильно прихрамывая, Кузьмич быстро подходит к Анне. На лице улыбка, как будто он сам себе не верит. Анна приветливо улыбается и протягивает руку. Кузьмич растерянно на нее смотрит, смешно шаркает ногой, торопливо наклоняется, чмокает и, словно испугавшись такого своего действия, тут же вытирает место поцелуя рукавом пиджака. Анна с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. Кузьмич предельно смущен.
– Добрый вечер. Я заехала к вам… – начинает Анна.
– Очень хорошо, что заехали! – вступает Кузьмич, и дальше они говорят одновременно:
Анна: Чтобы извиниться за произошедшее.
Кузьмич: Это я должен перед вами извиниться!
Пару секунд они смотрят друг на друга молча.
– За что? – недоуменно спрашивает Анна.
Кузьмич: А вы за что?
– Из-за меня у вас перелом. Если бы я к вам без приглашения не ввалилась, то этого бы не было.
Анна в этом убеждена, но Кузьмич решительно не согласен.
– Во-первых, не из-за вас, а из-за салюта, из-за него куры не неслись потом неделю, а во-вторых, не перелом, а трещина только. Не верите? Вот! – В подтверждение своих слов Кузьмич топает об землю больной ногой, но на лице его невольно появляется гримаса боли.
– Вот-вот, – подтверждает свои слова Анна.
– Не это вот-вот! – не соглашается Кузьмич. – А то вот-вот, что я вас сверху из ведра жидким куриным пометом окатил. Вам ведь больше всех досталось!
– Ну, может, и не больше всех, – пытается не согласиться Анна, но Кузьмич прерывает ее:
– Да больше, больше! Я же видел, – машет он рукой. – Только вы не подумайте, что это было простое дерьмо! Это же самое лучшее удобрение! От него все так и прет!
Анне неприятно это вспоминать, и она меняет тему.
– И еще… Я послала вам… продуктовый заказ, а вы его вернули…
– Вернул, ага… А это сынок ваш был? Хороший парень, вежливый…
Анна усмехается и спрашивает, перебивая:
– Почему?
А Кузьмич продолжает:
– Я так сразу и подумал – сын. Но не в вас – в отца. Точно? Нет, хорошо вы его воспитали…