Сады

Однажды газета «Новое слово» опубликовала «об’яву»:

«При управлении местного коменданта формируется охранная сотня, для которой нужны казаки. Желающим надо обратиться в управление ежедневно от 10 часов утра до часу дня.

Сотник Коваленко».

Усатый рабочий Сидор Пшено — он таскал гранки со свинцовым набором, перевязанным бечёвкой, — решил пойти в казаки.

— Вуса есть, фамилия подходящая, — говорил он. — А паёк ничего себе, наверно, побольше, чем осьмушка хлеба. Газета вон пишет про хлебный кризис и уменьшение пайков. Что ж, пропадать мне, что ли!

Он явился дней десять спустя в смушковой папахе, синей чумарке, видно, с чужого плеча, так как была она ему узковата, в новых яловых, хорошо смазанных сапогах.

Вид у него был самодовольный, пышные усы пахли самогоном.

— Хто тут за бильшовыкив? — грозно спрашивал он, развалившись на скрипучем стуле, где частенько отдыхал после беготни по типографии. — Квиринга вашего спиймалы и будуть судить полевым судом. Всех! Всю Чечелевку засудим. Прочистим... Всех поймаем... Рыжий не приходил?

Вся типография смеялась, когда вваливался пьяный Сидор. Я недоумевал тогда, как это его зачислили в казачью охранную сотню.

Мы его не боялись. Для нас, пацанов, он по-прежнему был дядя Сидор, грузный, с причудами человек лет уже под пятьдесят. Жил он на Базарной в полуподвале с кучей детей и женой Лушей, торговавшей постным маслом и семечками (её дядька работал на маслобойке).

Упоминание о рыжем насторожило. К нам изредка забегал худой рыжий парень с Чечелевки и уходил не с пустыми руками. Он приносил самогон — специально для того, чтобы мы могли напоить Сидора. Под носом у петлюровцев набирались и печатались листовки, нужные как раз Квирингу и Аверину, всем рабочим нашего города.

— Рыжий не появлялся, — ответил Конотоп, старейший мастер акцидентных работ, — но твоя порция осталась. Анатолька, налей ему...

Мудрый человек был Конотоп. Украинец, влюблённый в свой родной язык и в поэзию Тараса Шевченко, чьи стихи он знал на память и любил читать нам вслух, Конотоп, как я догадался позже, отлично разбирался в обстановке, ясно сознавал, какую судьбу уготовили Украине петлюровцы и прочие «самостийныки».

— Не заливай, — прорычал Сидор. — Мы всё знаем. Рыжему листовки печатаете.

— Когда-то было, — спокойно отвечал Конотоп. — Ты сам увязывал их... Не помнишь?

— А бис его знает, що я там увязывал. Вы же шибко грамотни, а мы — рабочий народ. Наше дело телячье...

Я поднёс Сидору стакан самогона, и он с отвращением понюхал желтовато-мутную жидкость.

— Не отравленное, нет? — спросил он. — Я знаю, вы все против меня. Завтра будэ облава, имейте в виду.

В ту же ночь я выполнил первое поручение Конотопа: отнёс пачку листовок на Чечелевку, по адресу, который и сейчас помню: Сквозная, 12.

Утром прибыли петлюровцы во главе с есаулом. Перевернули в типографии всё вверх дном, но ничего не нашли. Сидор Пшено, вартовой казачьей охранной сотни, погиб, рассказывали, в перестрелке, когда петлюровцы отступали под натиском большевиков. Что предстоит обыск, это он выболтал, надо полагать, спьяна.

Власти в нашем городе менялись не менее пятнадцати раз. Огненные молнии раскалывали небо над городом, как спелый арбуз. То и дело высекали искры из брусчатки главного проспекта конские копыта. Волчью сотню генерала Шкуро сменяла банда батьки Махно, врывались белоказаки Деникина и австро-немецкие оккупанты. Все они стреляли и вешали, требовали, чтобы им беспрекословно подчинялись, потому что они-де пришли навсегда, но внезапно исчезали, спасаясь бегством.

Наборщики прятались от самозванных властей, а тех, кого находили, принуждали набирать однодневные газетки или грозные приказы, и непременно с ятями и твёрдыми знаками.

К счастью, вскоре этой страшной чехарде пришёл конец. Типографии раз и навсегда выбросили «старорежимные» буквы и стали работать для газет — органов исполнительных комитетов, — одним словом, для Советской власти.

Что-то я больно увлёкся стариной. То, видать, под окнами ходит старость и пускает широкоэкранные картины.

А между тем в цехе дел, как говорится, невпроворот и нашему начальнику приходится вертеться, как никогда раньше. Теперь на его плечах не только наборный цех, но и цинкография, и штемпельно-гравёрная мастерская, выпускающая штампы, печати круглой и треугольной формы. Газет становится всё больше, и нагрузка на линотипы довольно основательная. Он подходит ко мне и говорит:

— Анатолий Андреевич, срочно надо набрать статью в девятьсот строк. В номер. И «без перекура». Все ждут. Как себя чувствуешь?

Что сказать? После летней встряски на острове побаливает голова и руки странно дрожат.

— Давай оригинал.