Сага о викинге

– Хватит, чтобы построить драккар на тридцать шесть румов! – Свартхёвди решил присоединиться к нашему разговору. – Его трэль удрал очень кстати. Как ты, мать, посмотришь на то, чтобы выставить красавчика на мороз: всё равно он не жилец. – Медвежонок ухмыльнулся. – Облегчим его страдания!

– Нет! – отрезала Рунгерд.

– Почему – нет? Кто сможет догадаться: то ли он сначала замерз, потом помер, то ли сначала помер, а потом замерз. А возвращать мы ничего не будем. Еще не хватало! Я уже послал Гнупа в Роскилле, к Ульфхаму Треске. Так что, мать, скоро у нас тут будут гости!

– Ты должен был сначала сказать мне, сын, а уж потом действовать! – сердито бросила Рунгерд. – Я здесь хозяйка!

– Выходит, матушка, я не могу пригласить сюда моих друзей? – вкрадчиво поинтересовался Свартхёвди.

– Конечно, можешь! Но наш фюльк – не место для битвы!

– Какая битва, матушка? Ты что? – Медвежонок обнял мать и потерся бородой о ее щеку. – Да мы с Ульфом вдвоем разгоним дюжину вестфолдингов! Так что дай-ка свое снотворное зелье моей сестрице, а как она заснет, мы с Черноголовым вынесем Харальдсона на свежий воздух.

– Нет! – Рунгерд сердито отпихнула сына. – Я запрещаю!

– Как скажешь! – Медвежонок подмигнул мне, и Рунгерд это заметила.

– Я запрещаю! Слышите, вы оба! Ну-ка поклянитесь, что не причините ему вреда! Он – гость в нашем доме! Хочешь, чтобы боги от нас отвернулись?

Свартхёвди пожал плечами. И поклялся. Я, естественно, тоже. Не так я воспитан, чтобы выносить на мороз беспомощного человека. Даже если это мой враг.

На том диспут закончился, а мы отправились спать. К моему большому огорчению – порознь. Вернее, мы с Рунгерд – порознь. Медвежонок прихватил с собой девку из материных служанок и попользовался ею весьма активно. К счастью, недолго. Минут через десять они угомонились, и в доме стало относительно тихо. Достаточно тихо, чтобы я услышал всхлипывания Гудрун из клети, где лежал Эйвинд.

Спать в таких условиях я не мог, поэтому натянул штаны и отправился к бдящей над раненым девушке.

– Как боги допустили такое! – причитала Гудрун, прижимаясь ко мне. – Вот я смотрю на него: он такой красивый, такой сильный. Кажется, сейчас проснется, встанет и будет как прежде. Но ведь не встанет, да? Матушка сказала: если он не умрет, то всё равно останется калекой. Я не хочу быть женой калеки! Твоя удача оказалась сильней, чем у него. Ну так пусть бы он умер! Но зачем же его калечить?

Я не стал напоминать о том, что призом в нашем состязании была именно она. А поскольку Эйвинд проиграл, следовательно, она уже не его невеста, а моя. Еще успею.

– Он – воин, – сказал я. – Воин может стать калекой в любом сражении. Он может потерять руку или ногу. Может лишиться глаз…

– Ничего подобного! Эйвинд – сильнее всех. Такие, как он, сами убивают и калечат, а с ними никогда ничего не случается! Сколько раз ты дрался, а у тебя руки-ноги на месте!

Я задрал рубаху:

– Погляди на этот шрам! В битве любой может умереть. Даже самый лучший. Если бы копье прошло на два пальца глубже, я был бы мертв.

Гудрун замотала головой:

– Так не прошло же! Настоящие воины любимы богами. Это всем известно! Валькирии отводят от героев вражеские копья. Чтобы не насмерть, не на два пальца глубже, а просто безвредная рана.

– От любой раны можно умереть, – напомнил я правило, хорошо известное в этом мире, лишенном антибиотиков.

– Но ты же не умер! Ты убивал своих врагов, а не они тебя! Мне так жаль его, Ульф! Так жаль! – Гудрун всхлипнула и прижалась ко мне еще крепче.

Мой организм не оценил трагизма момента и отреагировал на близость девушки выплеском адреналина и прочими физиологическими реакциями.

Чтобы отвлечься, я попытался выяснить, кого ей больше жаль: себя в роли невесты калеки или самого Эйвинда.

И был приятно удивлен, когда узнал, что Эйвинда ей все-таки «жальче». Значит, не такая уж она законченная эгоистка.

Разговор понемногу иссяк. Гудрун больше не плакала. Мы сидели рядышком и молчали. Вскоре девушка задремала. Ее голова лежала на моем плече так уютно, что я боялся пошевелиться. Через какое-то время я тоже задремал… Проснулся внезапно, как от команды. Наша коптилка угасла, но сквозь затянутое рыбьим пузырем окошко пробивался свет: всходило солнце.

В доме слышался шум: датчане просыпаются рано. Не шум разбудил меня – взгляд Эйвинда. Сын конунга пришел в себя и теперь смотрел на нас с Гудрун. Спокойно так смотрел: без зависти, без гнева.

Я осторожно опустил Гудрун на лавку, накрыл шкурой. Она не проснулась, только улыбнулась нежно. Хороший сон, должно быть…

– Как ты?

– Бывало получше, – прошептал Эйвинд, облизнув потрескавшиеся губы. – Я умираю, Ульф.

– С чего ты взял? Рунгерд вчера сказала, что ты будешь жить. Она знает.

– Это было вчера. Сегодня я умру. Я знаю. Боги! Как она прекрасна! – Глаза сына конунга засияли… Но тут же погасли. Он знал, что Гудрун сейчас дальше от него, чем звезды. – Береги ее, Ульф! Помни: я буду присматривать за тобой сверху.

– Она плакала о тебе, – сказал я, чтобы сделать ему приятное.