Сага странствий

Плавание продолжалось. Очередной светлячок, мерцавший впереди, постепенно разрастался, проплывал над головой, и они двигались к новому манящему огоньку. Рейш потерял ко всему интерес, утратил покой. Непроглядную тьму прорезал лишь слабый свет на корме. Присутствие Зэп-210, ее голос начали будоражить, разжигать воображение. Присущая ей манерность воспринималась как заигрывание. Сдерживаться становилось все трудней. Как может она провоцировать или поддразнивать его, убеждал себя Адам, если понятия не имеет о том, что такое ухаживание, любовь. Любые проявления подсознательных желаний благовоспитанная Прислужница сочла бы извращением, высшей степенью непристойности. Но Адам вновь и вновь вспоминал ее упругое тело, тесно прижавшееся к нему, когда они укрылись в воде. Если Зэп-210 испытывала что-то, кроме страха за свое будущее, то ничем себя не выдавала, разве что стала разговорчивей. Она могла часами монотонно рассказывать о жизни в Убежище своим низким голосом. А существование ее было на редкость однообразно — без волнений, радостей, безрассудных порывов. Интересно, мечтала она когда-нибудь? Но об этом она молчала. По едва уловимым нюансам в поведении своих стандартно-добродетельных товарок она уверенно определяла тип их характера. Девушка знала о специфических различиях в анатомии мужчин и женщин, но никогда не задумывалась, в чем их смысл. «Очень странно, — размышлял Рейш. — Похоже, человеческие обитатели Убежища превратились в неврастеников». Он не осмеливался расспрашивать Зэп-210 о подобных вещах: как только речь заходила об этом, она немедленно замолкала. Неужели Пнумы вывели особую породу Прислужников без сексуальных наклонностей? Или они применяли депрессанты, гормоны, чтобы подавить опасные желания, способные привести к бесконтрольному размножению? На осторожные вопросы Зэп-210 ответила так невразумительно, что стало ясно — девушка понятия не имеет, о чем он говорит. Впрочем, она упоминала об отдельных «Воспитанниках», которым жизнь в Убежище казалась нестерпимо монотонной; их отсылали на поверхность, где, беззащитные перед жаром солнца, холодом ночи и пронизывающим ветром, они оставались до конца дней.

— Удивляюсь, почему я сейчас почти не боюсь, — задумчиво произнесла Зэп-210. — Неужели у меня всегда имелось тайное желание стать гжиндрой? Я слышала, что бескрайние просторы поверхности сводят с ума...

Она не представляла себе, как размножаются Пнумы, даже не знала, скрывают это ее повелители или нет, хотя подозревала, что скрывают. Не представляла, сколько всего в Убежище живет древних хозяев Тчаи и их «Воспитанников».

— Возможно, зужма кастчаев гораздо больше. Но многих никогда не видели; они держатся в Глубоких местах, где хранятся драгоценные предметы.

— Что за драгоценные предметы?

И опять Зэп-210 не смогла сказать ничего вразумительного.

— История Тчаи насчитывает больше веков, чем можно себе представить; с тех же далеких времен ведутся летописи. Зужма кастчаи дотошны; знают обо всем, что происходило. Они считают Тчаи огромной оранжереей, где каждая вещь, каждое дерево, каждый камень — бережно хранимая редкость. Теперь на поверхности живут народы с других планет: три разных расы, тоже оставившие свои памятники.

— Три?

— Дирдиры, Часчи, Ванкхи.

— А люди?

— «Люди»? — В ее голосе слышалось сомнение. — Не знаю. Возможно, они тоже прилетели с другой планеты. Если так, на Тчаи сосуществуют четыре расы. Но это случалось и раньше; на древний мир не раз приходили разные удивительные народы. Зужма кастчаи никогда никого не приветствовали и не отвергали; они изучали, наблюдали, увеличивали свою коллекцию, пополняли музеи Вечности, собирали архивы.