Сахара и Сахель

Ты знаешь, к чему сводится общественная жизнь араба? К тому, что я называю промышленностью и торговлей. Перечень очень прост: вышивальщики по ткани, сапожники, торговцы известью, третьеразрядные ювелиры, торговцы семенами, торгующие одновременно пряностями и табаком; зеленщики, выставляющие в зависимости от времени года апельсины или арбузы, бананы или артишоки; молочных мало, зато множество цирюлен, обычных хлебных лавок и кофеен. Этот неполный перечень дает, во всяком случае, точное представление о местных потребностях; он лучше, чем любой многословный труд, определяет материальные причины беспримерного спокойствия, в котором местный люд черпает удовольствие. А это и есть единственный занимающий меня предмет.

Частная жизнь, как повсюду на Востоке, оберегается неприступными стенами. Частные дома ничем не отличаются от торговых лавок — те же внешняя сдержанность и нерадение. Двери открываются лишь наполовину и захлопываются под собственной тяжестью. Все затенено в этих необычных сооружениях — чудесных сообщниках скрытности хозяина; окна зарешечены, и приняты все меры предосторожности против нескромности посторонних, равно как любопытства обитателей дома. За безмолвными оградами, за массивными дверьми, похожими на ворота цитадели, за окнами, закованными в железо, находится то, что нам неведомо, сокрыты два великих таинства этой страны — движимое имущество и женщины. О них мы почти ничего не знаем. Деньги едва вступают в обращение, женщины редко покидают жилище. Деньги извлекаются на свет лишь для того, чтобы перейти от одного араба к другому, покрыть мелкие расходы или обратиться в драгоценности. Женщины выходят из дому, скрывая лица, а обычным местом их встреч являются бани, где никто не вправе их беспокоить. Легкие муслиновые занавески на окнах, приподнявшиеся при порыве ветра, ухоженные цветы в фаянсовых горшках причудливой формы — вот почти все видимые приметы гинекея[62]

, будоражащие наше воображение. Из уединенных уголков доносится даже и не шум, а скорее шелест, который легко принять за вздохи. Порой из-за закрытых дверей и окон или с террасы доносятся неясные голоса, кажется, что звуки парят над улицей, словно пение невидимой птицы; слышатся жалобные причитания ребенка на своеобразном языке, непонятном постороннему слуху и похожем на бормотание сквозь слезы. Иногда звучит дарбука,

тягуче отмеряющая такт неслышимой песни, которая приглушенным рефреном сопровождает мелодию грезы одной из затворниц. Единственное утешение в неволе — мечты о недоступной и непонятной свободе.

Арабская пословица гласит: «Женщина, видевшая гостя, не желает знать своего мужа». Арабы пользуются книгой мудрости, регламентирующей супружеские отношения. Итак, приятен ли, нет ли для своих обитателей, беден ли, богат ли дом араба — это тюрьма с крепким засовом, запертая, как несгораемый шкаф. Один лишь скупой хозяин обладает ключом: никто не может сказать, чем он владеет, в каком количестве, какова ценность его достояния.

Евреи и негры более терпимы, чем арабы; они позволяют своим женщинам появляться вне дома с открытым лицом. Еврейки красивы, в отличие от мавританок их можно встретить повсюду: у источников, на пороге домов, у торговых лавок или пекарен в час, когда из печи извлекают лепешки. Тогда они расходятся с наполненными кувшинами, с подносами с хлебом, шаркая сандалиями без задника, надетыми на босые ноги, их высокие фигуры затянуты в темные шелка, и все, словно вдовы, с черной повязкой на заплетенных в косы волосах. Они выступают, подставив лицо ветру; само присутствие красавиц в облегающих платьях, с открытыми лицами, с прекрасными глазами, привыкшими к смелым взглядам, кажется чем-то неуместным в задернутом вуалью мире. Они высокого роста и хорошо сложены, у них плавная поступь, правильные, возможно, чуть увядшие черты лица, крупные красные руки, которые, впрочем, довольно чисты, зато грязные пятки; многочисленные поклонники должны простить эту слабость еврейкам из простонародья: хорошо еще, что их нечистоплотность проявляется лишь в неухоженности пяток, как человеческая природа — в уязвимости ахиллесовой пяты. Изящных матрон сопровождают плохо обихоженные девочки в нелепых пышных нарядах, которых можно принять за младших сестер. В отличие от детей мавров светлая кожа еврейских детей не бледнеет под воздействием жары, щеки легко заливает пунцовый румянец; лицо же обычно обрамлено копной рыжих волос; румянец в сочетании с волосами, напоминающими дикий кустарник, производит необыкновенный эффект, особенно когда солнце воспламеняет щеки и волосы.