Салон в Вюртемберге

Голос на другом конце провода, долетавший ко мне через Атлантический океан, просил сделать полную, аутентичную запись произведений для виолы Сент-Коломба, – по правде говоря, кроме этих сюит, он мало что оставил, – написать биографию композитора, присовокупив к ней всю иконографию, словом, обеспечить материалы для «раскрутки» по полной программе и для каталога выставки, а также наметить основные сюжетные линии сценария музыкального фильма… Спонсировать съемки будут два американских фонда и Калифорнийский университет. Снимать этот фильм поручат одному знаменитому кинорежиссеру. Казалось, чуть ли не весь мир неожиданно заинтересовался Сент-Коломбом. Я вдруг вспомнил, что в Нормандии, в Сен-Мартен-ан-Ко, неподалеку от дома Ибель и совсем рядом с Невиллем, есть деревушка, куда я иногда ходил пешком за сигаретами, – она называлась Сент-Коломб. Я вновь мысленно увидел бухту, вновь ощутил запах куста-швабры над черной скалой. Сент-Коломб играл на виоле в маленькой хижине, построенной в развилке старого тутового дерева. Он был величайшим виолонистом времен Людовика XIII, времен Людовика XIV. Марен Маре[82]

утверждал, что Сент-Коломб выгнал его, поскольку даровитый ученик со временем грозил затмить своего учителя. Сент-Коломб жил отшельником в доме, ему принадлежавшем – ныне это VII округ Парижа – и окруженном прекрасным садом, где и велел соорудить для себя маленькую дощатую хижину в ветвях тутовника, дабы свободнее упражняться в игре на виоле. Марен Маре, страстно желавший усовершенствоваться в игре на этом инструменте, до зари пробирался в сад и долгими часами просиживал под хижиной, ожидая, когда учитель начнет играть. Однажды, когда юноша не удержался и чихнул, Сент-Коломб обнаружил его там и приказал одному из слуг выгнать, отколотив палкою.

И вот теперь господин де Сент-Коломб – призрак господина де Сент-Коломб – с триумфом возвращался к нам, простым смертным. Передо мной маячила если не слава, то хотя бы популярность. Я положил трубку. Перед этим я долго ломался, заставив упрашивать себя и наконец нарочито неохотно, грустным тоном выразив согласие… Вот теперь я мог торжествовать. Помимо всего прочего, я был горд тем, что так дерзко торговался, требуя выгодных условий. Я сел в кресло. И вдруг, сидя в этом кресле, этим утром и мечтательно созерцая лучик встающего – нет, давно уже вставшего – солнца, который нерешительно медлил на подоконнике, робея скользнуть внутрь и озарить проворным бликом комнату, я почувствовал что-то несуществующее, но вполне реально существовавшее в прошлом: оно вспрыгнуло ко мне на колени и удобно расположилось в ложбинке между ног, на моем члене, утаптывая его, мурлыча, потягиваясь, согревая меня своим теплом и сворачиваясь комочком, чтобы, уже не заботясь о моем удобстве, безмятежно задремать; в эту минуту я понял, что жизнь вернулась ко мне, что мутная пелена депрессии прорвана, что бессмысленная душевная мука отступила, что я рыдаю без слез и что этот заокеанский звонок, в союзе с солнечным лучом, воплотился в воспоминание о Дидоне, которая вот так же вскакивала ко мне на колени.