Сальватор

– В таком случае все становится понятно, – произнес Пьер Берто. – Но все равно: книготорговцы от этого не становятся меньшими разбойниками.

Петрюс, видя, что крестный не собирается менять свое мнение относительно книготорговцев и не имея никаких причин защищать эту почтенную корпорацию, решил, что возражать крестному не стоило, и стал ждать, когда же Пьер Берто продолжит столь интересный разговор.

– Итак, – заговорил моряк, – мы остановились на том, что ты влез в долги. Мы ведь именно об этом только что говорили, не так ли, крестник?

– Да, именно об этом, – ответил молодой человек.

Глава LXXXIV

Крестный из Америки

Наступило молчание, во время которого Пьер Берто так пристально смотрел на крестника, словно бы хотел прочесть то, что было спрятано у него в глубинах души.

– И в какую же сумму оцениваются ваши долги? Примерно хотя бы…

– Примерно? – спросил Петрюс с улыбкой.

– Да. Долги, мой мальчик, похожи на недостатки, – сказал капитан. – Никогда не знаешь их точную цифру.

– Но я знаю мои долги с точностью до франка, – ответил Петрюс.

– Ты?

– Да.

– Что ж, это доказывает, что ты человек хорошо организованный, крестник. Какова же цифра?

И Пьер Берто откинулся в кресле, подмигнул и принялся крутить большими пальцами.

– У меня долгов на тридцать три тысячи франков, – сказал Петрюс.

– Тридцать три тысячи франков! – воскликнул капитан.

– Ах-ах! – произнес Петрюс, которого начала занимать оригинальность своего второго отца, как называл себя моряк. – Вам эта сумма кажется чрезмерно великой, не так ли?

– Чрезмерной! Дело в том, что я никак не могу понять, как же это ты не умер с голоду, бедный мой мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы я в твоем возрасте жил на суше, у меня было долгов в десять раз больше! И то это было бы намного меньше долгов, которые наделал Цезарь!

– Мы с вами, дорогой крестный, не Цезари. Тем более что вам эта цифра, как я уже сказал, кажется чрезмерной.

– Чрезмерной! Человеку, у которого по сотне тысяч на каждой волосинке его кисти! Я видел много полотен, я хорошо разбираюсь в живописи. Я видел фламандских мастеров, итальянских и испанских. Так вот, твоя живопись всего-навсего живопись великой школы.

– Спокойно, спокойно, крестный! – скромно ответил на это Петрюс.

– Это – великое искусство живописи, говорю тебе, – продолжал моряк. – А когда человек имеет честь быть великим художником, он не может иметь тридцать три тысячи франков долга. Это – твердо установленная сумма. Твой талант представляет собой капитал в миллион франков, черт побери! С налогами господина Вилеля этот миллион должен приносить ровно тридцать три тысячи ежегодной ренты.

– Ах-ах, крестный, – сказал Петрюс. – Я хочу вам кое-что сказать.

– Что же, крестник?

– То, что у вас очень тонкий ум.

– Пф! – произнес Пьер Берто.

– Не говорите так. Я знаю очень честных людей, которые были бы этим довольны.

– Писатели?

– О! Вы опять за свое!

– Все, больше не буду. Но вернемся к твоим долгам.

– Вы настаиваете?

– Да. Потому что у меня есть к тебе предложение.

– Относительно моих долгов?

– Относительно твоих долгов.

– Говорите. Вы такой необычный человек, крестный, что я жду от вас всего, что угодно.

– Предложение мое таково: я хочу, начиная с этого самого момента, стать твоим единственным кредитором.

– Не понял.

– Ты должен тридцать три тысячи франков. Для того чтобы расплатиться с этими долгами, ты продаешь мебель, картины и все эти безделушки, так?

– Увы! – произнес Петрюс. – Это так же справедливо, как строки Евангелия.

– Так вот: я плачу тридцать три тысячи франков, а ты оставляешь у себя все безделушки, картины и мебель.

Петрюс посмотрел на моряка серьезным взглядом.

– Что вы хотите этим сказать, мсье? – спросил он у него.

– Ладно! Видимо, я погладил крестника против шерстки, – сказал Пьер Берто. – Прошу меня простить, господин граф де Куртенэ: я полагал, что разговариваю с сыном моего старого друга Эрбеля.

– Да, конечно, да, да, – живо произнес Петрюс, – да, дорогой крестный, вы говорите с сыном вашего доброго друга Эрбеля. И он отвечает вам такими словами: «Мало занять тридцать три тысячи франков, пусть даже у крестного отца. Надо знать, как их потом ему вернуть».

– Как их мне вернуть, крестник? Нет ничего проще: ты напишешь для меня картину вот по этому эскизу.

И он указал Петрюсу на бой «Прекрасной Терезы» с «Калипсо».

– Картину размерами тридцать три фута на шестнадцать с половиной, – снова произнес он. – Меня же ты изобразишь на палубе рядом с твоим отцом в тот момент, когда я ему говорю: «Я буду крестным отцом твоего первенца, Эрбель, и мы будем в расчете».

– Но куда же вы поместите картину длиной в тридцать три фута?

– В мою гостиную.

– Да вы нигде не найдете дом с гостиной в тридцать три фута длиной!

– Тогда я построю такую гостиную.

– Так вы, значит, миллионер, крестный?

– Если бы я не был миллионером, мой мальчик, – презрительно произнес Пьер Берто, – я купил бы трехпроцентных облигаций и стал бы перебиваться на сорок – пятьдесят тысяч ренты в год.

– О-о-о! – произнес Петрюс.