Сальватор

— Одного молодого человека, сударь, одного молодого человека, — сообщил пожилой господин, с наслаждением нюхавший табак перед мариной, которой любовался моряк.

— Гюден, — подхватил он, прочтя на картине подпись. — Я, кажется, слышал это имя в Америке, но впервые вижу работу этого мастера. Хоть вы и говорите, что он еще молод, на мой взгляд тот, кто написал эту шлюпку и эту волну — настоящий мастер. Мне, правда, не очень нравятся матросы, которые в нее садятся, но нельзя же все делать в совершенстве! Ну, посмотрим, посмотрим.

И моряк стал разглядывать картину вблизи.

— А что вы скажете об этом бриге, что виден вон там, на заднем плане?

— Сударь, не в обиду будь вам сказано, но это корвет, а не бриг… Корвет, который идет против ветра левым галсом, под гротом, фоком и двумя марселями; хотя это весьма скромно с его стороны. При таком бризе он мог бы поставить свои брамсели и даже лисели. Я в такую погоду обычно приказывал: «Поставить все паруса!»

Моряк по старой привычке выкрикнул эту команду в полный голос.

Все обернулись. Лишь несколько любителей продолжали осмотр мастерской, однако большая часть присутствующих сгрудилась вокруг моряка; пользуясь термином, позаимствованным у поэтов, скажем, что толпа пошла за ним.

Незнакомец, как видят читатели, был услышан.

Так, пожилой господин успел обменяться с ним несколькими словами, подхватывая его ответы на лету.

— Ах, сударь, — заметил он, — вы, верно, командовали судном?

— Имел эту честь, сударь, — отвечал незнакомец.

— Трехмачтовым судном, бригом, корветом?

— Корветом.

Словно не желая продолжать разговор (во всяком случае, на морскую тему), моряк оставил волны, лодку и корвет Гюдена и перешел к картине Буше.

Однако старый любитель, желавший, без сомнения, знать, что такой большой знаток искусства думает о придворном художнике г-жи Дюбарри, следовал за моряком по пятам.

Как небесное светило притягивает к себе спутники, так моряк завладел вниманием сопровождавших его слушателей.

— Хотя это полотно не подписано, — изрек наш незнакомец, глядя на работу последователя Карла Ванлоо, — нет нужды спрашивать имя его автора: это «Туалет Венеры» кисти Буше. Художник из лести придал своей Венере черты несчастной куртизанки, которая в те времена бесчестила французскую монархию… Плохая живопись! Плохой художник! Не люблю Буше! А вы, господа?

Не ожидая ответа тех, к кому он обращался, незнакомец продолжал по-прежнему в полный голос:

— Это прекрасный колорист, знаю! Но художник он претенциозный и манерный, под стать персонажам его эпохи… Отвратительная эпоха! Жалкое подражание эпохе Возрождения! Ни плоти, как у Тициана, ни мяса, как у Рубенса!

Он повернулся к слушателям:

— Именно поэтому, господа, я люблю Шардена: это единственный поистине сильный художник, потому что он подлинно прост среди жеманства и условностей своего времени… О, простота, господа, простота! Что бы вы ни говорили, к ней всегда нужно возвращаться…

Никто не собирался оспаривать истинность этой аксиомы.

Более того: любитель, уже обменявшийся с моряком несколькими репликами, огляделся по сторонам, будто прося слова, и, видя, что никто не возражает, заметил:

— Вы абсолютно правы, сударь, абсолютно правы!

Любителя постепенно стал увлекать этот моряк, резкий, но искренний, грубоватый, но здравомыслящий.

— Если бы я мог дожить до того времени, как осуществится моя мечта, — продолжал капитан задумчиво, — я умер бы счастливейшим из смертных, потому что мое имя было бы связано с великим деянием.

— Не будет ли нескромностью спросить, сударь, о чем вы мечтаете? — спросил старый любитель.

— Отчего же, сударь, отнюдь не будет! — отвечал капитан. — Я хочу основать бесплатную школу рисования, где перед учителями будет стоять одна задача: учить простоте в искусстве.

— Великая идея, сударь!

— Правда?

— Величайшая и филантропическая. Вы, сударь, живете в столице?

— Нет, но я намерен здесь поселиться. Что-то мне надоело мотаться вокруг света.

— Вы объехали вокруг света? — в восхищении вскричал его собеседник.

— Шесть раз, сударь, — просто ответил моряк.

Любитель отпрянул.

— Но вы подвергались большей опасности, чем господин де Лаперуз! — заметил он.

— Господин де Лаперуз совершил лишь два кругосветных путешествия, — все так же просто проговорил моряк.

— Я, может быть, имею честь беседовать с прославленным моряком? — поспешил задать вопрос любитель.

— Пф! — только и вымолвил скромный незнакомец.

— Могу ли я узнать, как вас зовут, сударь?

— Зовут меня Лазар Пьер Берто, по прозвищу Монтобан.

— Не родственник ли вы знаменитого Берто де Монтобана, племянника Карла Великого?

— Вы хотели сказать — Рено де Монтобана?

— Да, верно: Рено… Берто…

— Ну да, эти имена легко спутать. Думаю, я не имею этой чести, если только по материнской линии… Кроме того, в нашем имени есть непроизносимая буква, которую представители семейства Рено де Монтобанов никогда не имели чести носить.

Любитель, не понимавший, в каком месте своего имени капитан Монтобан вставляет непроизносимую букву, тщетно примерял ее мысленно со всех сторон.