Сальватор

- Вот как? - вскричал Жан Робер. - Не очень-то ты весел, вернувшись из Сен-Мало! Дорогой друг! Теперь мой черед спросить: "В чем дело?"

- А я вслед за тобой повторю: "Разве ты забыл?"

- О чем?

- Снова увидев все эти предметы, безделушки, мебель, сундуки, с которыми мне придется расстаться, я должен сказать, что мне изменяет мужество, а сердце обливается кровью.

- Тебе придется с этим расстаться, говоришь?

- Разумеется.

- Ты хочешь сдать свою квартиру вместе с обстановкой или намерен отправиться в путешествие?

- Неужели ты не знаешь?

- Чего?

- Сальватор тебе не сказал?

- Нет.

- Ну и отлично, поговорим о твоей пьесе!

- Нет, черт возьми! Поговорим о том, почему ты вздыхаешь. Тогда никто не скажет, что я веселюсь, когда тебе грустно.

- Дорогой мой! В ближайшее воскресенье все это пойдет с молотка.

- С молотка?

- Да.

- Ты продаешь свою мебель?

- Ах, дорогой друг! Если бы это была моя мебель, я бы ее не продавал.

- Не понимаю.

- Она станет моей после того, как я ее оплачу. Вот я ее и продаю, чтобы оплатить.

- Понимаю...

- Ничего ты не понимаешь!

- Тогда объясни.

- По правде говоря, мне неловко рассказывать своему лучшему другу о собственных слабостях.

- Продолжай! Да продолжай же!

- Дело в том, дорогой мой, что я едва не разорил отца.

- Ты?

- Да, моего славного и благородного отца! Я вовремя остановился, друг мой. Еще месяц - и было бы слишком поздно.

- Петрус, дорогой друг! У меня в ящике три билета, подписанных "Гара" [Доминик Жозеф Гара - французский политический деятель (1749 - 1833).

Адвокат, избранный от третьего сословия в Генеральные штаты (1789 г.), сменил Дантона на посту министра юстиции (ноябрь 1792 г ), затем был избран министром внутренних дел (март 1793 г.). Обвиненный в модерантизме, он был спасен Робеспьером, которого, однако, предал 8 - 9 термидора, Сенатор и граф при Наполеоне, он был избран во Французскую академию (1806г.), однако исключен в период Реставрации.]; одна из подписей не только самых разборчивых, но и уважаемых из всех мне известных. Само собой разумеется, что билеты в вашем распоряжении.

Петрус пожал плечами и, поблагодарив друга, спросил:

- Как твое путешествие?

- Прежде всего, дорогой Петрус, мне было бы грустно путешествовать, зная, что тебе невесело. Кроме того, у меня репетиции, представление.

- И еще кое-что, - со смехом подхватил Петрус.

- О чем ты? - не понял Жан Робер.

- Разве на улице Лаффит все кончено?

- Ах, великий Боже! Почему же кончено? Это все равно что я спросил бы: "На бульваре Инвалидов все кончено?"

- Молчи, Жан!

- Ты меня озадачил! Отказываешься от моих трех тысяч франков, потому что не знаешь, что с ними делать!

- Дорогой мой! Я отказываюсь вовсе не потому, хотя отчасти ты и прав: тысячи экю мне не хватит.

- Послушай! Ты подмажь этими деньгами самых крикливых кредиторов, уговори их подождать до моего представления; на следующий день мы сходим к Поршеру, и у нас будет десять, пятнадцать тысяч франков, раз уж так надо, и без всяких процентов.

- Кто такой Поршер, друг мой?

- Единственный в своем роде человек, Ювеналова гага avis [Редкая птица (латин.)-см. Ювенал "Сатиры", VI, 165 - 170.], кормилец всех литераторов, истинный министр культуры, которому Провидение поручило раздавать премии и награды за талант. Хочешь, я скажу ему, что мы вместе пишем пьесу? Он одолжит тебе под нее десять тысяч.

- Ты с ума сошел! Разве я сочиняю пьесы?

- Ты не настолько глуп, знаю; но я напишу ее один.

- Да, а я разделю с тобой деньги.

- Совершенно верно! Отдашь, когда сможешь.

- Спасибо, дорогой. "Когда смогу", наступит нескоро, если вообще когда-нибудь наступит.

- Да, понимаю. Ты предпочел бы обратиться к какомунибудь еврею из рода Левия: этих не совестно заставлять ждать - они свое всегда наверстают.

- Евреи здесь ни при чем, дружище.

- Вот чертовщина! Сразу видно, что искусство имеет свои границы. Как?! Я - драматический автор, я обязан придумывать трудные положения, а потом находить из них выход, запутывать ситуацию, а затем распутывать узел. Я претендую на создание комедии в духе Бомарше, трагедии под стать Корнелю, драмы не хуже Шекспира, а в жизни выходит так, что мы пыжимся понапрасну, подобно ворону, который мечтает стать орлом; и нужното всего каких-нибудь двадцать пять - тридцать тысяч франков, и мы, может быть, способны заработать эти деньги и руками, и головой, но в будущем. Сейчас же мы не знаем, какому богу молиться! Что делать?!

- Трудиться! - послышался из глубины мастерской чей-то ласковый голос, прозвучавший очень отчетливо.

Читатели, несомненно, уже догадались, какой добрый гений пришел на помощь пребывавшему в нерешительности художнику и смущенному литератору.

Это был Сальватор.

Двое друзей в одно время повернули головы: Жан Робер - с радостью, Петрус - с благодарностью. Оба протянули вновь прибывшему руки.

- Добрый вечер, господа! - отвечал тот. - Кажется, вы пытались ответить на важнейший вопрос: "Позволено ли человеку жить, ничего не делая?"