Сальватор

- Вот черт! По-моему, Натали делает доброе дело. Неудивительно, что она так хороша собой!

Жан Робер поднимался стремительно; это указывало на то, что он знаком с местностью; он очень спешил поскорее добраться до четвертого этажа, что и было целью его ночного путешествия.

Это было тем более вероятно, что наполовину скрывавшаяся в сумерках девушка поджидала его появления.

- Это ты, Натали? - спросил молодой человек.

- Да, сударь, - отвечала субретка; ее безупречный вид полностью оправдывал то, что сказал о ней привратник.

- Что твоя госпожа?

- Предупреждена.

- Она сможет меня принять?

- Надеюсь, что так.

- Узнай, Натали, узнай!

- Не угодно ли вам пока зайти в голубятню? - спросила с улыбкой современная Мартон.

- Куда скажешь, Натали, лишь бы мне не пришлось ждать слишком долго.

- На этот счет можете не волноваться: вы любимы!

- Правда, Натали?

- Да, но ведь вы того и заслуживаете.

- Не льсти мне.

- О вас пишут в газетах!

- А разве в газетах не пишут о господине де Маранде?

- Это так, но он - совсем другое дело.

- Скажешь тоже!

- Он не поэт.

- Нет, зато он банкир. Ах, Натали, когда бы женщинам пришлось выбирать между банкиром и поэтом, поверь мне, мало кто из них отдал бы предпочтение поэту...

- А вот моя госпожа...

- Твоя госпожа, Натали, не женщина, она - ангел.

- Кто же тогда я?

- Ужасная болтушка, которая отнимает у меня все время.

- Войдите, - пригласила субретка. - Я постараюсь наверстать упущенное.

И она втолкнула Жана Робера в "голубятню", как он сам называл небольшую квартирку.

Она состояла из прелестной комнаты, стены которой были обтянуты набивным кретоном, и прилегавшей к ней туалетной комнаты. Диваны, диванные подушки, занавески, кровать - все было из того же кретона, что и обивка стен. Ночник, подвешенный к потолку в лампе богемского стекла, освещал эту небольшую комнату, напоминавшую шатер, который сильфы и ундины ставят для королевы фей, когда она объезжает свои владения.

Когда г-жа де Маранд не могла принять Жана Робера у себя, она встречалась с ним в этой квартирке; она-то и приказала обставить с этой целью комнату по своему вкусу.

А поскольку комнатушка находилась под самой крышей, молодая женщина, так же как и Жан Робер, называла ее "голубятней".

Комната заслуживала такое название, и не только потому, что располагалась на четвертом этаже, но и оттого что там встречались влюбленные.

Никто, кроме г-жи де Маранд, Жана Робера, Натали и обойщика, не знал о существовании этой прелестной норки.

Именно здесь хранились тысячи мелочей, составляющие богатство истинных влюбленных: пряди волос; ленты, оброненные когда-то одной и хранившиеся другим на груди; увядшие букеты пармских фиалок, даже камешки с прожилками, подобранные на морских пляжах, где влюбленные встречались раньше и бродили вместе. Там же хранилось самое дорогое сокровище: письма, благодаря которым они могли шаг за шагом проследить за развитием их страсти. Письма почти непременно приводят к беде, однако влюбленные не в состоянии их не писать, а потом не в силах их сжечь. А ведь можно было бы сжечь письма и хранить их пепел.

Впрочем, пепел - это признак смерти и эмблема небытия.

На камине лежал небольшой бумажник, где оба написали одно и то же число: 7 марта. По обеим сторонам каминного зеркала висели два небольших натюрморта с цветами, написанных г-жой де Маранд еще до замужества. Там же - странная реликвия, к которой Жан Робер как поэт относился с особым благоговением, - над каминным зеркалом висели четки слоновой кости, с которыми Лидия ходила к первому причастию. Там было все, что может быть в комнате, предназначенной не только для любовных свиданий, но и для ожидания, для мечтаний; там было все, что способно скрасить ожидание и удвоить счастье.

Само собой разумеется, ждать приходилось только Жану Роберу.

Поначалу он ни в какую не хотел встречаться в этой комнате, находившейся в особняке Марандов. С деликатностью, свойственной лишь избранным, он выразил это отвращение Лидии.

Однако та сказала:

- Положитесь на меня, друг мой, и не пытайтесь быть деликатнее меня; поверьте, я предлагаю вам то, что могу предложить: это мое право.

Жан Робер хотел бы услышать объяснения этого "права", но Лидия оборвала его на полуслове.

- Положитесь на мою щепетильность, - сказала она, - но большего не просите: это значило бы открыть вам тайну, которая мне не принадлежит.

И Жан Робер, любивший до самозабвения, закрыл на все глаза и позволил отвести себя в небольшую голубятню на улице Лаффит.

Там он проводил счастливейшие часы своей жизни.

Там, как мы сказали, все было сладостно, даже ожидание.

В эту ночь, как и в другие, он находился в возвышенном расположении духа, он испытывал нежность и подпал под очарование, ожидая соблазнительнейшее существо. Он благоговейно припал губами к четкам, украшавшим шею Лидии, когда та была еще девочкой; вдруг он услышал едва уловимый шелест пеньюара и приближавшиеся легкие шаги.

Он узнал походку и, не отрывая губ от четок, лишь полуобернулся к двери.

С четок он перенес поцелуй на лоб трепетавшей молодой женщины.

- Я заставила вас ждать? - улыбнулась она.