Сам

— Без меня тебе не уцелеть. («Что-то он знает, но помалкивает…») За убийство ребенка-генофондиста смертная казнь. И забоятся — я сынок диктатора.

— Кого-кого?

— Папки Болт Бух Грея. Он говорил маме: «Я — диктатор».

— Хоть знаешь, что означает диктатор?

— Папка говорил: «Я всем заправляю».

— А мама что? (Такую отраду отворило в душе слово «мама», будто он выпил ламьего молока прямо со льда огненным летним днем.)

— Мама забоялась за папку. Назаправляешь, сказала, раньше времени умрешь или убьют из-за ревности.

— Ага… Дуй давай отсюда!

Курнопай развернул Огомия лицом к дворцу детей, хлопнул по ягодицам, легонько подтолкнул. Чтобы не дать братишке увязаться за ним, Курнопай быстрым шагом пошел на белое сверканье автоматов. Сразу он услышал кожаный топоток за собой, и едва не сшиб Огомия, который его опередил.

— Благоразумие, головорез номер один, — крикнул помощник. — Ваш вопрос не закрыт. Потомок САМОГО и отец нации Болт Бух Грей милосерден. Жизнь Огомия священна, вы же подвергаете ее смертельной опасности. За гибель Огомия — казнь. Возвращайтесь и ждите высочайшего решения.

— Слыхал, Огомушка? Казнят за тебя в случае чего не их, а меня, так что вали отсюда.

Убедившись, что Огомия не прогнать, а возвращаться обратно самолюбие не позволяло, Курнопай надумал вызвать из костела Фэйхоа. Под предлогом, что ни ему самому, ни телохранителям отлучаться нельзя, помощник отказал в этом Курнопаю.

Тотчас вызвался слетать за Фэйхоа Огомий, но помощник велел задержать мальчишку.

Никогда раньше Курнопай не испытывал чувства мстительности (оно пробудилось впервые) и пригрозил помощнику: если не разрешит Огомию сбегать за Фэйхоа, то он сделает все, чтобы сбросить его в нети. Подрагивавший коленями помощник махнул лопастью ладони, разрешая Огомию проскочить в костел.

В ожидании Фэйхоа Курнопай настроился на то, что она появится из костела ветровым порывом. Все-таки не хотелось допускать, что за время разлуки она о нем не соскучилась.

В КОМ СПАСЕНИЕ?

Книга вторая

1

Двери с витражной вставкой иззолота-темного лика Спасителя не распахнулись, как ожидало взлихораженное сердце. Стальные, удерживаемые магнитами, они еле-еле отставали от косяков. Когда они замерли, неодолимо тяжелые, готовые тупо захлопнуться, он не предположил, что двери открывает Огомий, а подумал, сникая, о внутренней принудительности, с которой выходит к нему Фэйхоа. Разлюбить не могла, но Болт Бух Грей мог ее добиться при злорадной помощи жриц или, может, она не согласна с позицией Курнопая по отношению к забастовке смолоцианщиков и теперь ничего не испытывает к нему, кроме ненависти. Все чувства, убеждали их в училище, подчинительно мелки по сравнению с идеологическим чувством сохранения державы. Чего только не крали у курсантов из истории, но того, что ради торжества религиозно-философских и социально-общественных убеждений люди жертвовали кем угодно и чем угодно, никогда не скрывали. Никто не сомневался в правильности этого, в том числе он, и только сейчас уразумел, что и в этом нет и не бывает законченной правоты, если подходить к личности иначе, чем мы относимся к насекомым: раздавил и без сожаления попер дальше, как танк.

Дверь затворилась, никого не выпустив. Профиль Спасителя, просветлевший до лютиковой яркости, опять окрасился золотой копотью.

Курнопай по-прежнему не отрывал взгляда от двери. Хотя локационная способность разладилась в нем, он воспринимал присутствие Фэйхоа не где-нибудь, а за дверью. Там, за нею, еще кто-то находился, однако его волны не индуцировались на площадь. Их излучение перекрывал биополевой щитФэйхоа. Там, по всей вероятности, находился Болт Бух Грей и не отпускал ее.

Едва в другой раз, не шире прежнего, приотворилась черная дверь, из костела выскользнула Фэйхоа. Умудрилась выскользнуть. Встала недвижно, не то боясь унизить себя преследованием, не то после сумрака (костел был закрыт с введением сексрелигии, как и все католические, протестантские, магометанские, православные, языческие храмы) ее зрение затмил литиевый светопад. За ней из костела вышел Огомий.

Наряд Фэйхоа, лилово-розовый, как грозди персидской сирени, придавал печаль ее облику, словно Фэйхоа вернулась с похорон. До того душеразрывную безнадежность он испытал в недавние дни, что рванулся к Фэйхоа, чтобы уберечь ее от безысходности, но через миг был остановлен отбрасывающим движением ее ладоней, в котором проявился не присущий ей панический страх.

Скоро они уже находились в оранжерейном переходе, и Фэйхоа разрыдалась, чем и вызвала утешительство братьев, пронизанное гневом. Курнопай дал зарок, если Болт Бух Грей оскорбил ее, отомстить ему. Огомий обещал не признавать главсержа за своего папку. В голос она прекратила плакать, но ни слова не могла вымолвить, лишь несогласно поводила головой, и они догадались, что унимают плач Фэйхоа невпопад, и мало-помалу замолчали. Тогда она и открылась, от чего разнюнилась. Она так и сказала: разнюнилась,и Курнопай смекнул, что в годы их разлуки бабушка Лемуриха учила Фэйхоа не нюнить от приступов тоски.