Сам

Перед барьером, по бокам от Бульдозера, сидели монах милосердия и Ав Чел Брукс. Настырная мордочка монаха милосердия, еще жирная в санаторную пору, и то воспринималась как лилипутская, а сейчас она была до жути маленькая, будто побывала в руках горных уругвайцев и ее опять приживили на его туловище. Мины, менявшиеся на рожице монаха милосердия, отражали его брюзгливость, мстительное несогласие, яростную правоту. В санатории для державистов,

то есть для тех, кто занимал ключевое положение в своей среде или кому предопределялся высокий чин (объяснение Фэйхоа), на монаха милосердия было возложено Болт Бух Греем слежение не столько за точностью антисонинового режима, сколько за неблагоприятным психофизиологическим воздействием этого препарата на образцовых людей страны. Хотя он не имел причастности к измене Сержантитета и к бунту раскольников-втоиповцев, его снова привлекли:

заметь он вовремя симптомы антисониновой усталости и предскажи, какими последствиями они чреваты, не случилось бы ничего непредвиденного. Монах милосердия по-прежнему стоял на том, как показало вторичное следствие, что он отправлял обязанности с непреклонностью, иначе любимчики власти, поощряемые крамольным главным врачом Милягой, совсем бы не кололись

и приучились бы жить не по тем законам, каковые предписывают другим, а по законам индивидуалистического хотения, вызывающего недовольство сословий и приводящего к общественным катаклизмам. Отрицал он и обвинение в непредсказанной им социально-политической ситуации, которая чуть не ввергла отечество в хаос. И не мог предсказать, находясь в условиях для избранных, тогда как недовольства правительственным курсом накапливались в студенческой и рабочей среде. Против этого довода монаха милосердия выдвигалась улика, которую следствие находило неопровержимой: донос на главврача Милягу и головореза номер один Курнопая, едва не приведший их к замурованию. Следствие взывало к монаху милосердия, чтобы признался в халатности по отношению к государственному заданию. В противном случае — высшая мера наказания. Фэйхоа не знала о системе ежемесячных отчетов на предмет лояльности, установленной Болт Бух Греем для гражданских, военных и политических организаций. На термитчиков такие отчеты делал провиантмейстер, отсюда и заискивания командпреподавателей перед ним, а также его всераспорядительность продуктами, приносившая ему обильные капиталы. Недаром поговаривали о том, что он владелец фирмы по выделке экзотических кож и мехов. Наедине с Курнопаем он любил поговорить о красоте животных, которых видел во время кругосветного путешествия: о золотых пандах, голубых песцах, утконосах, о газель-дамах, баргузинских соболях, зебрах Греви, тасманийских дьяволах, о вилорогах, бородавочниках, каланах, массайских жирафах, гиббонах «вау-вау». Не обладая хлебосольностью и приятными манерами провиантмейстера, монах милосердия строчил отчеты, первостепенным условием коих (установка Главсержа) должна была быть холодная беспристрастность. Службисты, подобные монаху милосердия, запираются, отметая вину, до самоотрицания, потому и способны прибегнуть к разоблачениям секретных предписаний. Неприязнь Курнопая к монаху милосердия не мешала желать ему мужества, которое хоть в чем-то покажет Болт Бух Грея, вышедшего из событий незапятнанным, как не такого уж ангельски чистенького деятеля.

Достаточной ясности об Аве Чел Бруксе у Курнопая не было. Согласно недавним показаниям, он станет сетовать, что не сумел уловить завершения курса на три «Б» и усомнился в социально-исторической чуткости своего вождя, кто без отлагательства придал державному кораблю новое направление, притом спасительное.

По внушению дочери он будет толмить тоном невинно-заблудшего руководителя фразу с ловким подтекстом:

— Все мы оказались близорукими, кроме держправа Болт Бух Грея.