Самая большая ошибка Эйнштейна

В Дании Бор считался настоящим героем: он не позволил своему институту закрыться в первые годы немецкой оккупации, и его подопечные работали до самого 1943 года, когда ученому пришлось тайком покинуть страну (через Швецию, где его взял на борт самолет британских военно-воздушных сил), поскольку его еврейские корни и политическая значимость делали пребывание на родине опасным. Чрезвычайно высокий и чрезвычайно вежливый, Бор чуть не умер при этом перелете, ибо его везли в бомбовом отсеке и снабдили микрофоном, посредством которого ему предлагалось связываться с пилотами, если что-то пойдет не так. Когда что-то таки пошло не так – с кислородом (маска плохо прилегала к голове), его бормотания и вежливые вздохи, по-видимому, отличались не большей ясностью, чем все другие фразы, какие он произносил в своей жизни, и он потерял сознание, не дождавшись помощи. Очнулся он, лишь когда пилот, сочтя необычным столь полное молчание, снизился, переведя машину в менее разреженную атмосферу, – туда, где оказалось достаточно кислорода, чтобы поддерживать существование Бора.

В конце 1943 года Бора привлекли к работе над Манхэттенским проектом (по созданию атомной бомбы), и ученый попытался, хоть и безуспешно, предупредить Черчилля и Рузвельта об опасностях, таящихся в этом новом виде вооружения. Когда в последние дни войны США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, мир впервые увидел воочию, какое ужасное оружие породили не только практические усилия Бора и его коллег, но и, в конечном счете, теории Эйнштейна.

Бор говорил, что человеку нравится быть одновременно и зрителем, и актером в великой драме жизни. При помощи заботливой жены, открытости характера и сравнительной безопасности существования в тогдашней Дании великому физику удавалось быть и наблюдателем, и участником событий (не только в науке, но и в политике), вполне соответствуя высоким гуманистическим идеалам. Из этого страшного противостояния, в которое его поставила судьба, он вышел, не пострадав морально: более того, нравственно он стал даже сильнее, чем прежде (по крайней мере, с точки зрения общества).

А вот немецкий физик Вернер фон Гейзенберг во время войны себя опозорил. Более практичные коллеги раньше не раз посмеивались над ним за его пристрастие ко всяческим развеселым компаниям. Но эти развлечения оказались не такими уж безобидными и невинными: все больше их участников чувствовало, что именно такие мероприятия – способ сблизиться со священной почвой фатерлянда, каковую следует оберегать от злокозненных чужаков, в частности, евреев и иностранцев. И хотя Гейзенберг все-таки пытался заступаться за некоторых (весьма немногих) коллег, которых гнали с их академических постов из-за еврейского происхождения, позже он явно наслаждался своими высокими постами и важными должностями в новой нацистской Германии. Теперь он мог руководить большими научными коллективами, распоряжаться немалыми бюджетами, к тому же его грели мечты о чудесном оружии, которое вот-вот позволит Германии окончательно разгромить всех ее врагов.

Во время войны Гейзенберг даже однажды (поблизости прохаживались эсэсовские офицеры в своей черной форме) ворвался в копенгагенский институт Бора, крича, что будущее за Германией, которая сейчас находится на подъеме. Бор тогда еще не уехал из Дании. Неожиданный визит поверг его в ужас. Собственно, он уже начал готовить институт к вторжению нацистов – в частности, спрятав золотые нобелевские медали двух еврейских сотрудников института, поскольку, по новым немецким законам, все имущество евреев теперь могло быть «конфисковано» – то есть попросту разграблено, – и если бы владельцы попытались сохранить свои медали, скажем, переправив их за границу, то и их самих, и всех, кто им помогал, могли арестовать и вполне «законно» подвергнуть пыткам. Выдающийся ученый венгерского происхождения Дьёрдь де Хевеши, изобретательный друг Бора (еще по манчестерским временам) и будущий (1943 года) лауреат Нобелевской премии по химии, тогда работавший в Копенгагене, придумал идеальный тайник: он медали растворил в смеси азотной и соляной кислот (царской водке), обратив их в невинную бурую жидкость, сосуд с которой задвинули на дальнюю полку – дожидаться конца войны[10].

Благодаря своим блестящим научным талантам, позволившим ему сформулировать знаменитый принцип неопределенности, Гейзенберг пользовался большим уважением среди нацистских властей и имел право делать практически все, что пожелает. Разве мог Бор, обсуждая с Гейзенбергом принципы новой физики, предполагать, что вскоре его немецкий коллега Гейзенберг будет заставлять узниц концлагеря Заксенхаузен производить для его экспериментов смертоносный урановый порошок, работая до тех пор, пока не умрут от воздействия радиации? И теперь великий датчанин с отвращением осознавал, что Гейзенберг, при всей своей любви к музыке, при всем своем образовании, при всем своем математическом блеске, к цивилизованным людям не принадлежит.