Самая долгая ночь

Впрочем, может, и нет. Потому что в следующий миг из лесополосы на самолет обрушился очередной залп огня. От кожуха мотора в разные стороны полетели искры, а сам мотор воспламенился. Крылатая машина дернулась и на какой-то миг оторвалась от земли, — Маус на секунду подумал, что, похоже, О'Брайену все-таки повезет уйти, — затем «лайсендер» подпрыгнул еще раз. Однако пламя уже лизало ему лобовое стекло, и самолет налетел на деревья.

Звук был таким же, что и при автомобильной аварии: сначала скрежет покореженного металла, затем последний, завершающий стук — судя по всему, самолет врезался во что-то твердое. Языки пламени подобрались к баку с горючим под брюхом самолета, и в следующее мгновение «лайсендер» расцвел огромным желто-оранжево-красным цветком, который, проложив себе среди деревьев путь вверх, огромным огненным шаром устремился к небу. На какой-то миг на польдере стало светло, как днем. Затем цветок увял, и вновь воцарилась темнота, и, все, что мог разглядеть Маус, — это желтые точки.

— Вставай, — поторопила его девушка. Жужжание свинцовых ос прекратилось, как будто все, кто держал в руках оружие, застыли на месте, глядя в благоговейном трепете на объятый пламенем самолет. Маус поднялся на одно колено. В легких было по-прежнему пусто, и от ощущения этой пустоты его едва не вырвало. Впрочем, вскоре ему удалось сделать глубокий вздох, и он снова пришел в себя. Вырвав холщовую сумку из его больной левой руки, незнакомка со всех ног бросилась в темноту.

Сжимая в правой руке «вельрод», левой он подобрал с земли «стэн». Девушка уже бежала к дальнему концу поля. Что ему оставалось? Да и каков был выбор? Броситься вдогонку за ней и деньгами или бесславно погибнуть посреди грязного поля, вдали от родного Браунсвилля и Бруклина.

К тому времени, когда они наконец добежали до неглубокой канавы на краю польдера, Река уже задыхалась от быстрого бега, и ей не хватало сил, чтобы перепрыгнуть полоску воды. Вместо этого она прошла прямо по воде и, оказавшись по другую сторону канавы, рухнула на траву, хотя и знала, что останавливаться нельзя, что нужно постоянно двигаться вперед. И все-таки ей хотя бы на пару минут требовалась передышка.

Как ни странно, с того момента, когда засада вынудила ее броситься бегом вслед за человеком, наставившим на нее пистолет, ею овладело удивительное спокойствие. Впрочем, голову она не утратила даже тогда, когда пробежала мимо Мартина, лежавшего бесформенной грудой на земле рядом с хвостом самолета.

После этого начался хаос. Мужчина вскарабкался по лестнице, и самолет неуклюже покатил по траве, в то время как обстрел с каждой минутой становился все яростнее и яростнее. Река точно знала, что с польдера самолету ни за что не взлететь. И, сунув в карман «люгер», она вскарабкалась за ним следом и заползла в нос самолета, чтобы спасти хотя бы этого человека.

Незнакомец, как и она, шлепая, прошел по воде и рухнул на землю рядом с ней. Было слышно, что он задыхается. В первый момент ей хотелось протянуть руку и потрогать его лицо, однако рассудок взял вверх. Ведь кто, как не он, нацелил на нее огромное черное дуло, такое толстое словно угорь, выловленный из вод Маркермеера. Интересно, какие мысли были у него в голове?

Она услышала, как он что-то сказал, но она не поняла, что именно. Ее английский оставлял желать лучшего. Затем незнакомец хрипло прошептал что-то на языке, который был ей знаком. Oysgeshpillt. Это был идиш. Он сказал, что выдохся, устал.

Значит, он еврей. Дни и ночи ее одиночества позади. И тогда Река решила, что он, по всей видимости, поначалу испугался и растерялся. Теперь ей понятно, почему он наставил на остальных пистолет, в том числе и на нее. Он был напуган точно так же, как всего несколько минут назад, в траве, когда отказался подобрать автомат и открыть по немцам ответный огонь.

— Нам нужно идти, — сказала она тихо. С другой стороны канавы до них донеслись обрывки немецкой речи. Она тотчас поднесла палец к его губам — мол, ни слова.

Однако затем смутилась и убрала палец от его губ. Вместо этого она потянула его за рукав плаща — мол, вставай, пора идти дальше, после чего сама, крадучись, начала пробираться сквозь траву. До Амстердама было еще целых восемь километров. Когда рассветет, они должны быть на трамвайной остановке, чтобы смешаться с толпой едущих на работу людей.

Река была в восторге от своего еврея и потому повела его за собой — в свою жизнь.

— Это ваша вина, — заявил Пройсс, пытаясь не выдать владевшего им раздражения. Он стоял примерно в ста шагах от горящего самолета. Пламя полыхало уже не так сильно, как в первые минуты, когда самолет только-только загорелся. Небо на востоке начинало розоветь. Скоро ему нужно будет вернуться в город. Сегодня еще одна колонна евреев прошествует от театра к вокзалу, где их будет поджидать поезд, который отвезет их всех — тысячу пятьдесят три человека — в Вестерборк.

— Неправда, — возразил Гискес.

— Это ваши люди позволили им уйти, — стоял на своем Пройсс.

— Успокойтесь. Разумеется, это были мои люди. Потому что ваших убили, разве не так?