Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

Гражданственность позиции писателя в этом угловатом, резком стихотворении объяснена с предельной ясностью. Она адресована и собратьям по перу, которые, вместо того чтобы болеть сердцем за жизнь деревни, помогать ее социальному развитию, сочиняют стихи про желтые листья..

За этим пафосом — овечкинская традиция в нашей деревенской прозе, традиция активной борьбы литературы за прогрессивные принципы хозяйствования на земле, в данном случае — за последовательное осуществление принципа материальной заинтересованности.

Как известно, после мартовского Пленума ЦК КПСС (1965 г.) политика партии в деревне не только самым коренным образом устранила все те неурядицы, о которых писал А. Яшин, но и продвинула деревенскую жизнь далеко вперед. А. Яшин стремился принимать в этом личное, непосредственное гражданское участие.

Мало кто знает, что, описывая вологодскую свадьбу, проходившую в сумерки, в освещении пяти ламп — «две свои и три взятые у соседей», — А. Яшин добивался, чтобы в его родные места провели электричество; что после опубликования «Вологодской свадьбы» по всем деревням округи начали строить — и уже выстроили — клубы; что теперь в Блудново, как и в других деревнях Никольского, Тарногского, Тотемского и других глухих районов Вологодской области, появилось уже не только радио и электричество, но и телевидение; что экономически наша северная деревня живет теперь так, как она не жила никогда за свою многовековую историю.

А ведь совсем недалеко еще то время, о котором А. Яшин писал: «В огромной деревне Сушинове до сих пор нет ни электричества, ни радио, ни библиотеки, ни клуба. За два последних года сюда не заглянула ни одна кинопередвижка... А куда деться молодым? К тому же почти все они обременены семилетним и восьмилетним образованием. Раньше девушки пряли лен, собирались на беседки к одной, к другой поочередно, туда же тянулись и парни. Теперь лен трестой сдают на завод. И вот каждая свадьба в деревне становится всеобщим праздником, всеобщей радостью», — она становится «чем-то вроде самодельного спектакля». «Не потому ли, — объяснял себе и читателю Яшин, — и сохраняют здесь почти в неприкосновенности все былые обычаи и обряды с волокнистыми песнями про князей и бояр?»

Любопытен ход мысли писателя: былые обычаи и обряды, утратив свою истовость и превратившись в своего рода самодеятельность, сохраняются в этой деревне потому, что в ней нет пока электричества, радио, клуба, библиотеки, кино; иными словами, они сохраняются в деревне, пока в нее не придет доподлинно новая культура, новая духовная жизнь.

Родная, северная деревня бередит душу писателя вовсе не тем, что молодежь, к примеру, не знает протяжных свадебных причетов. И даже не тем, что уходят из обихода прясницы и канули в Лету беседы, где девушки, под песни и частушки, пряли лен, — хотя перемены эти для писателя, естественно, не остаются незамеченными и не оставляют его равнодушным. «Родные, знакомые с детства слова уходят из обихода, — с грустью свидетельствует поэт. — Сугревушка, фыпики — снегири, дежень, воркуны — вне закона. Слова исчезают, как пестери, как прясницы и веретена». Каково личное отношение А. Яшина к этому неминуемому — меняется, идет вперед жизнь — и грустному для него процессу?

Нас к этим словам привадила мать, Милы они с самого детства,

И я ничего не хочу уступать Из вверенного наследства. Но как отстоять его, Не растерять

И есть ли такие средства?

«Есть ли такие средства?» — вопрос предельной важности для Яшина. За счет чего и за счет кого можно удержать в жизни пестери, прясницы и веретена, выражающие многие уходящие из жизни явления? Можно ли удержать эти слова, если русский язык сегодня — «язык луны и планет, наших спутников и ракет» (стихотворение «Русский язык»)?

Описывая жизнь деревни, он не проходит мимо открыток с корзинками аляповатых цветов и со смазливыми нарумяненными личиками в сердечках, с надписями: «Люби меня, как я тебя», «Помню о тебе» и т. д. А. Яшин не утаивает и грубости деревенских нравов, пьяного куража жениха, других местных «выпивох». Все это, конечно, далеко от благолепия в описании деревенской жизни. Но что поделаешь, как бы говорит А. Яшин, если она такая? И любит он ее, болеет сердцем — за такую. И страстно хочет, чтобы она стала иной.

В. Солоухин был прав: не Наталья Семеновна с ее старинными «волокнистыми» песнями и причетами, как говорится, положительный герой «Вологодской свадьбы». Но герой такой у Яшина в этом повествовании есть. Кто же? Народ? Да, народ. Только ведь проза, как и «любой пир — прежде всего люди (цитирую А. Яшина). Человеческие характеры легко и свободно раскрываются на пиру». И так же легко и свободно раскрываются они в подлинной, большой прозе.