Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

И дело не только в том равнодушии, которое мы в сравнительно недавнем прошлом проявляли к судьбам народной красоты, — хотя в какой-то степени и в этом тоже.

Дело — в изменении социального, экономического уклада жизни села, в том, что в деревню — следствие индустриализации и кооперации — пришла техника, машины, электричество, химия. А с другой стороны, следствие культурной революции — радио, газеты, книги, телевидение, кино, всеобщее восьмилетнее и десятилетнее образование.

Поставим вопрос резко: что это — благо или беда?..

В том, что деревня в послевоенные десятилетия жила плохо, бедно, скудно, в материальном и духовном смысле, спору нет. Но почему так? Потому ли, что она отошла от патриархального уклада жизни или потому, что не подошла вплотную к тому, что Ленин называл индустриальным земледелием?

Вопрос риторический для каждого, кто не на словах, а на деле думает о материальных, культурных и духовных ценностях современной деревни. Путь один: он — в разумной и экономически правильной организации социалистического индустриального земледелия, в современном, научном, индустриальном хозяйствовании на земле. Кто сегодня заинтересован в движении вспять, к патриархальному земледелию, к натуральному крестьянскому хозяйству, к сохе и бороне? Во всяком случае, не крестьяне, не колхозники.

Механизация работ, если она проводится не на словах, а на деле, не только повышает производительность, а следовательно, достаток, но и облегчает извека нелегкую крестьянскую долю, сводит к минимуму затраты тяжелого физического труда. Трактор отнюдь не убивает поэзии земледельческого труда — напротив: соха, да и плуг от зари до зари — это такая непосильная нагрузка, что пахарь в страду не то что птичек — света белого не видел.

Так развитие, прежде всего, экономики деревни вступает в неразрешимый конфликт с теми сентиментально-романтическими настроениями, обращенными в прошлое, о которых шла речь выше.

Конфликт этот выходит за пределы экономики и производства. Он затрагивает и сферу духовной жизни деревни, потому что, по законам материалистической диалектики, любые перемены в способе производства с неизбежностью влекут за собой и качественные изменения в сознании, психологии, нравственности людей.

Вдумаемся под этим углом в тревожное явление социальной психологии, известное всем: почему, несмотря на хорошие заработки, молодежь и сегодня по-прежнему уходит из деревни в город?

«В деревне скучно».

«Что ни говори, а деревня есть деревня...»

«Тоска у нас зеленая...»

Вот примерные ответы, которые слышишь, когда задаешь молодым этот вопрос.

Возникает неожиданный парадокс: публицисты ратуют за посиделки, обряды, хороводы и прочие милые им приметы патриархального крестьянского быта, а те, о ком они пекутся, жаждут чего-то совсем другого. Они хотят, чтобы в доме были не только радиоприемники, но и телевизор, чтобы после работы идти не на беседу, игрище, на посиделки, но в театр или в кино, чтобы по соседству была и парикмахерская, и библиотека, и магазин, спортзал или стадион, и многое другое, само собой разумеющееся для горожанина, но часто недоступное жителю деревни.

Более того: они готовы даже отказаться от прославленной русской печи, если в дом проведут не только электричество, но и газ. Итак, деревня стремится быть городом? Я бы не сказал этого.

Деревня стремится к равенству с городом в культуре, быте, жизни и труде. Как можно, да еще из самых добрых побуждений, отказывать ей в этом? Как можно навязывать ей те формы культуры и быта, которые родились в далеком прошлом и в ту пору годились, а теперь стали тесны? Пусть уж она сама, в естественном движении жизни, отберет и возьмет с собой, переосмыслив, переварив все то из старого уклада быта, что жизненно, а не мертво. Этим, кстати, и был полезен «Диалог» В. Солоухина. Он возбуждал общественное мнение и интерес к проблеме наследования духовных традиций сельщины, к тем эстетическим и нравственным богатствам, которые выработал народ за века своего трудового существования и которые живы для современности. Только пусть этот отбор произведет естественным путем сама жизнь. Не будем диктовать деревне ни как ей работать, ни как веселиться, как отдыхать, во что одеваться, какие пляски плясать, какие песни петь...

В сентиментальном же народолюбии, при всей искренности его, проглядывает что-то высокомерное по отношению к народу, все тот же взгляд на него, как на некую «меньшую братию». Можно ли представить себе, что самый ярый народолюбец из публицистов в удовлетворении своих духовных потребностей ограничился хороводами, посиделками и русской пляской, а в повседневной жизни предпочел весь комплекс городских удобств традиционному деревенскому быту? Я таких примеров не знаю.

Так зачем же все это столь яростно защищать в применении к деревне? К современной, развивающейся деревне?