Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

Русская литература всегда была не только человековедением, но и обществоведением. Вне чувства гражданской ответственности перед обществом и родной страной, вне патриотической думы о благе отчизны и ее народа, о наиболее прямых и верных путях движения к всеобщему благу, вне современного социального знания и труда, напряженнейшей работы мысли, ума и совести художника никогда не было и не будет подлинного большого искусства. Этот закон творчества, выведенный еще Белинским, полностью относится и к современной литературе. Успех и ныне сопутствует тем талантам, для которых литература «есть выражение, осуществление в изящных образах современного сознания, современной думы о значении и цели жизни. О путях человечества, о вечных истинах бытия...»

Это не значит, что наше «современное сознание» равнодушно к отечественной истории, национальному прошлому. Напротив, ему-то именно и присущ подлинный историзм! Есть глубокий смысл в том, что наша литература снова и снова «вопрошает и допрашивает прошедшее», чтобы, говоря словами Белинского, оно «объяснило нам наше настоящее и намекнуло нам о нашем будущем», помогало находить ответы на коренные вопросы современности, и прежде всего на вопрос о духовных и нравственных ценностях жизни современного человека. Исторический и философский подход к изображаемой действительности, стремление осмыслить самые сложные проблемы жизни и человеческого духа все в большей степени отличают наиболее заметные произведения нашей отечественной прозы.

И мы имеем в виду не только произведения исторической темы — скажем, «Нетерпение» Ю. Трифонова или роман-исследование «Личность Достоевского» Б. Бурсова, исторические романы «Господин Великий Новгород» и «Марфа-посадница» Д. Балашова или недооцененные критикой работы знатока отечественного прошлого С. Маркова; мы имеем в виду сами принципы подхода к жизни, утверждающиеся в прозе, в книгах не только о вчерашнем, но и о сегодняшнем дне нашей жизни.

Обратимся ли мы к произведениям Ф. Абрамова, его «Пряслиным», составившим трилогию о жизни северной, архангельской деревни, спектаклю «Деревянные кони», вобравшему в себя повести «Пелагея», «Алька», «Деревянные кони», с таким блеском поставленному в Театре на Таганке, или к рассказам и повестям В. Белова — «Привычное дело», «Плотницкие рассказы», «За тремя волоками»; к произведениям В. Астафьева — «Последний поклон», «Пастух и пастушка», «Царь-рыба» или Е. Носова — «Объездчик», «Шопен, соната номер два», «Шуба» и др.; к «Живому» Б. Можаева или «Последнему сроку» и «Живи и помни...» В. Распутина — в каждом из этих произведений мы ощутим, почувствуем опору на прочный, незыблемый фундамент народной жизни, осмысляемой писателями исторически. Это та самая, говоря щедринским языком, «чудище рыба кит», на которой спокон веку стоит русская земля, та «главная устроительная сила истории», в которой, писал Салтыков-Щедрин, «заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности». Взгляд на народ как воплотителя идеи демократизма, свойственный современной нашей прозе, в том числе и прозе, посвященной деревне, обращен к великим демократическим традициям русской литературы.

Проза, проникнутая уважением к духовным и нравственным ценностям народной жизни, помогает и критике вырабатывать правильную методологию подхода к историческому прошлому. Критика должна видеть две крайности, две опасности: опасность негативизма по отношению к отечественному прошлому, а с другой стороны, опасность внесоциального, внеклассового взгляда на историю страны, что ведет к идеализации прошлого.

Иногда прозу о деревне упрекают в идеализации патриархальности, как уже подчеркивалось выше. Основания для таких упреков есть там, где невысок уровень осмысления социальных процессов действительности.

К счастью, лучшие произведения такой прозы принадлежат к литературе подлинного реализма, и мысль их не в утверждении и защите старины ради старины, а в убеждении, что духовные ценности современного советского человека возникли отнюдь не на пустом месте.