Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

Дело в том, что при всей человечности тех личных нравственных норм, по которым он живет, Рыжов лишен гражданской позиции, гражданской основы в своем поединке с Сердюковым. Он против Сердюкова один. Но на этих основах, где все решают и в самом деле «волчьи законы», Рыжов по этим законам силы и в самом деле не более, чем «маленький и перепуганный зверек» в окружении щук, та самая, маленькая рыбешка подо льдом, которая «выплыла к нему из зеленых окаменелостей и посмотрела круглым и грустным глазом». Вот откуда истеричность его вражды к Сердюкову, столь точно переданной автором, — от слабости. Это не личная слабость Рыжова, нет! Такова извечная слабость патриархального, далекого от социальных, активных начал, а потому и в чем-то рабьего самосознания.

Самое важное в повести для судьбы Рыжова— то, что он сам свою беду, свою вину, т. е. ущербность, ограниченность своей жизненной, нравственной позиции, чувствует, ощущает, начинает осознавать. Иначе зачем бы ему на всем протяжении повести мучиться от сознания по началу неясной, а потом все более очевидной и глубокой вины? Тема вины, расплаты, покаяния — одна из главных тем этой повести. Покаяния («Хочу, чтобы ты попросил прощения») требует от Сердюкова Рыжов. «А зачем тебе?» — спрашивает тот у Рыжова. «Это тебе нужно. Если ты человек, конечно, а не скот», — отвечает ему Рыжов. И об этом же говорит он своей Наташе, с которой после бегства жены делит «похожесть на счастье»: «Самое страшное — себя вдруг услышать и слушать всю жизнь... Непонятное говорю?»

Непонятное ей, но понятное читателю, поскольку он знает жизнь Рыжова. И согласен с тем, что в минуту душевного прозрения думает про себя с отчаянием Рыжов: «...Как ни крути, как ни ищи вину Сердюкова во всех его, Рыжова, жизненных бедах — не найти ее...» Да, началось с того, что этот «похотливый скот» пристал к его Варе. Варя сама пожаловалась мужу. А далее — в Рыжове проснулся все тот же Сердюков. Он бросился с топором на обидчика, но не смог отомстить ему. И тогда, «неожиданно для себя», но в полном соответствии с внутренними законами его психологии, он «замахнулся и ударил ее по затылку...», — Варя упала вместе с ребенком на руках. А потом с жестким спокойствием сказала: «Я тебе, миленький, этого не прощу». На том все и кончилось».

Так кто же виноват во всем — «мерзавец бесчувственный» Сердюков или он сам, Растоптай Егорыч, как в минуту отчаяния называет себя Рыжов? «Ох-хо-хо! Случаи все в жизни-то!.. Не сломайся утюг... Вся жизнь из случаев, и живешь в этой жизни, как в очереди стоишь за случаем. Так и надо тебе, Растоптай Егорыч!» — подводит итог своим размышлениям герой повести «Дней череда». Однако автор всем содержанием повести спорит с героем, доказывая, что роковую роль в его судьбе сыграл вовсе не случай, но жизненная позиция героя, неразвитость его нравственного сознания, позволяющая при всей его природной доброте легко рушить достоинство другой личности и не умеющая уберечь от поругания свое, включающая в себя простые нормы морали, но не подымающаяся до куда более сложных норм гражданской, подлинной человеческой нравственности.

Но кто такие Дитятичев, Сердюков, Харечкина, воплощающие в повестях В. Тендрякова и Г. Семенова активные силы зла? Если уж поведение медвежатника Семена Тетерина, лесовика Рыжова, в конечном счете, социально детерминировано, то мы не можем удовлетвориться в отношении сердюковых и харечкиных, что это некие абстрактные силы зла.

Последовательно социальный подход литературы к жизни деревни в ее историческом развитии неминуемо подводит писателей к теме собственничества и его страшных ликов, к черному дыханию его, доносящемуся к нам из прошлого. И тогда жизнь деревни предстает в литературе не как некий идиллический, безоблачный мир, но как мир, полный борьбы и противоречий, данный в реальной диалектике социального движения.

Обратимся к той же «Вологодской свадьбе», к другим произведениям А. Яшина — и мы увидим, что тема собственничества остро волновала и его, что, по убеждению писателя, этот второй, собственнический лик крестьянина еще не исчез полностью, и нет-нет и дает себя знать в современной, давно колхозной деревне.

Когда свадьба по северному бездорожью перебралась на том же самосвале в дом жениха, «бросилось в глаза кое-что иное». Что же? Гостей уже начали угощать по-иному — быстро перешли с хлебного, густого, бархатистого пива на мутную жидкую брагу. «Брага тоже пьянит, но после нее дико болит голова, из-за чего и прозвали брагу «головоломкой». Зато обходится она гораздо дешевле пива».

Табакуры попросили спичек. Мать жениха подала коробку и предупредила:

— Останется что — верните!

«Сначала подумали — примета на счастье. Вроде битья посуды. Нет, оказывается, дело вовсе не в приметах», но в скупости хозяев.

У Александра Яшина есть стихотворение «Гость», о том, как в родное село из столицы наведался «знатный земляк»: