Самая лучшая месть

— Не отвлекайся, Алан. Не надо. Отвлечься легко, но ты все равно попадешь в тупик. Мы все равно выследили бы Макуэя, осудили и казнили. Даже если бы в том здании не было ни детей, ни гражданских лиц. Факт убийства детей и ни в чем не повинных штатских лишь дает нам дополнительный повод ненавидеть его еще сильнее — и я в этом грехе тоже виноват, — но мы перевернули весь мир не только потому, что жертвами стали дети. Представим, что детей там не было, что их каким-то образом вывели из здания, и что? Разве он перестает быть чудовищем? Разве даже в таком случае Макуэй не заслужил того, чтобы его положили на холодный стол и воткнули в вену иглу? Разве для того, чтобы выследить и арестовать его, не стоило перевернуть весь мир?

Сэм замолчал, может быть, полагая, что я допущу ошибку и воспользуюсь паузой, чтобы вставить какую-то реплику. Но я воздержался.

— Когда дело дошло до обоснования необходимости смертной казни, в суде было заявлено, что Макуэй должен умереть, потому что это единственное достойное наказание за совершенное преступление.

Из травы на северном склоне холма внезапно вылетела Эмили, перевернулась, изогнувшись, на сто восемьдесят градусов и умчалась в противоположном направлении. Наверное, противник оказался достойным и сумел перехитрить охотника. Наблюдать за ней было одно удовольствие.

Высказанные Сэмом слова повисли в воздухе, и я подумал, что, может быть, они совершат такой же маневр.

— И вот о чем я подумал, — продолжил Сэм. — Мы, люди, высказываясь за смерть для Макуэя, пользовались тем же аргументом, который приводил он сам, оправдывая массовое убийство федеральных служащих. Что это? Некая глобальная ирония? Или мы, как общество, воздаем преступнику той мерой, которую сами же считаем достойной осуждения? Что дает нам право решать, кому жить, а кому умирать? Мы убили Макуэя за то решение, которое свободны принимать сами.

Он развел руками, как бы говоря «я лично ничего не понимаю», и снова пнул ботинком пыль.

— Ну? Что? Макуэй посчитал служащих Мэрроу-билдинг виновными и достойными смерти. Поэтому он их убил. Мы посчитали, что содеянное им достойно наказания смертью, и убили его. Так? И что же получается? А получается, что мы пишем законы и устанавливаем правила, но не желаем мириться с теми, кто по ним играет? Или законы и правила пишут террористы и убийцы, а мы считаем, что вполне можем позволить себе снизойти до их уровня и ответить им по тем же правилам? Нет, я уже ни в чем не уверен. Ни в чем.

Должен признаться, монолог друга произвел на меня впечатление.

— Как мне объяснить разницу своему ребенку? Ума не приложу. Это все равно что сказать: да, Саймон, учитель имеет право ударить ученика, но ученик не вправе ударить учителя. Я не хочу, чтобы он так думал. Должен ли я сказать ему, что правительство знает, как ему поступать, потому что оно умнее нас всех? Что раз правительство установило законы, допускающие смертную казнь, и позволяет себе убивать людей, то Десять заповедей вроде бы и не действуют? Я консерватор и республиканец, Алан. И я не могу поверить в то, что правительство умнее меня и лучше меня знает, что и как надо делать. Это касается и налогов, и религии, и всего, что так или иначе имеет отношение к моему дому и моей семье. Что уж тут говорить о жизни и смерти.

Он зашагал по склону. Я свистнул Эмили и поплелся за ним, все еще надеясь, что нам удастся отведать мороженого.

Сэм посмотрел на меня через правое плечо и голосом, поразившим меня своим спокойствием, добавил:

— Я знаю тебя, Алан. Знаю, о чем ты думаешь. Но если собираешься завести речь про Всемирный торговый центр, то лучше помолчи. Наш ответ на те события был самообороной. Мы воевали. Война — это совсем другое дело, и… у войны другой конец.

Я сделал шаг вперед. Сэм остался на месте. Я вовсе не собирался трогать ни 11 сентября, ни Всемирный торговый центр, ни Пентагон. То, что случилось в тот день, было другим. И нам пришлось испытать это на собственной шкуре.

— Мы поймали Макуэя, мы посадили его за решетку, мы привели его на суд и осудили на смерть.

То была не война. То было правосудие. Справедливость. С Бен Ладеном так уже не будет, потому что у нас с ним война. Нельзя путать войну с правосудием.

Сэм замолчал, но я знал, что он еще не закончил. И он тихо сказал:

— Не думаю, что наше общество сможет пережить это.

Глава 20

Впервые за то время, что мы с ней встречались, Кельда пришла на сеанс без опоздания.

Я начал с того, что внес изменение в наше расписание на следующую неделю, перенеся сеанс с четверга на вторник. Кельда не возражала и предложила удобное время во второй половине дня. Она не спросила, в чем дело, а я не стал объяснять, что должен отвезти Грейс на осмотр к педиатру.