Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского

После встречи с королем Гизо возвратился в Палату депутатов, где медленно и торжественно сообщил: король только что поручил графу Моле сформировать правительство. «Удивление было огромным, – писал Киселев о реакции парламентариев на это известие, – и наиболее дальновидные почувствовали, что эта уступка перед бунтом приведет к самым фатальным последствиям. Это сообщение поразило Палату: левая ликовала, большинство же было в состоянии подавленности и отчаяния»[997].

А что же столица? «Новость сразу же разлетелась по городу, и первой реакцией улицы было удовлетворение. Бунт на мгновение затих, но вскоре вслед за людьми, принадлежавшими к Движению[998], все стали полагать, что было достигнуто слишком мало, и утверждали, что Моле немногим лучше Гизо и что он не умеет говорить, как Гизо», – сообщал Киселев

[999].

Время, однако, было упущено, и назначение главой правительства Луи Моле вряд ли могло кардинально изменить ситуацию. «Граф Моле […] приступил к формированию министерства, но его старания были тщетны, и к девяти часам вечера он продемонстрировал столь явные признаки слабости, что его отставка стала очевидной. Он, действительно, отказался от власти, и между одиннадцатью часами и полночью король послал за г-ном Тьером, который взял на себя обязательство сформировать министерство с одним лишь условием: чтобы в него вошел О. Барро. Король со всем согласился»[1000].

Отставка Моле означала полное бессилие власти. Либеральные политики Адольф Тьер, лидер левого центра, и Одилон Барро, глава династической оппозиции, пытались не допустить разрастания восстания, но тем же вечером у резиденции Гизо на бульваре Капуцинов произошла трагедия. «Прибыв к министерству иностранных дел, толпа обнаружила там охранявшее его соединение 14-й линии, преградившее проход к зданию, – писал Киселев. – В ходе столкновения между толпой и войсками одним залпом линейных войск, явившимся ответом на спровоцированный выстрел из толпы, было убито и ранено пятьдесят человек[1001]

. Этот инцидент, интерпретируемый главным образом как фатальная ошибка […] стал сигналом к действию для тайных обществ и республиканцев, которые немедленно рассредоточились по всем кварталам с криками: “К оружию! Месть!”. С целью возбуждения народа через весь город в окружении факелов провезли повозку с телами погибших на бульваре Капуцинов». Киселев допускал, что этот инцидент являлся провокацией: «Сегодня говорят, что он был заранее спланирован вожаками бунта… Поговаривают, что эта повозка держалась наготове еще до этого события»[1002]. В результате, по словам дипломата, бунт «приобрел черты всеобщего восстания, открыто возглавляемого демократическими обществами»[1003].

Утром 24 февраля впервые раздались призывы к свержению короля и ликвидации монархии. «К восходу солнца в четверг, 24 февраля, тысячи баррикад заполнили Париж, – сообщал Киселев. – Армия, не получая приказа, бездействовала, но к девяти часам ей было приказано отступить. Именно тогда распространилась новость о формировании министерства Тьера – Барро. Несмотря на все усилия двух новых министров подавить восстание, их ждало поражение; их решение отвести войска могло только ускорить развязку. Именно тогда один из легионов Национальной гвардии направился к Тюильри, требуя отречения короля, который без колебаний отказался от престола в пользу своего внука, девятилетнего графа Парижского, при регентстве герцогини Орлеанской»[1004].

«Неоспоримым является тот факт, что на фоне самого внушительного министерского большинства в обеих Палатах и самого очевидного согласия между королем и министрами Палаты, министры и король были сметены всего лишь одним дуновением бунта, управляемого несколькими газетами и демократическими обществами», – констатировал российский дипломат[1005].

Итак, 24 февраля 1848 г. Луи-Филипп после продолжительных колебаний подписал отречение от престола в пользу своего внука, графа Парижского, однако это не спасло режим: во Франции была провозглашена республика.

* * *

В России о начале новой революции во Франции узнали 22 февраля 1848 г., в день завершающего Масленую неделю бала у наследника. Казалось, в мирную обстановку Петербурга ворвался 1789-й год. Этот момент император Николай и счел началом «борьбы между справедливостью и силами ада». Однако его порыв отправить армию к границам Франции[1006] (как и в 1830 г.!) был остановлен разумным доводом: у России нет денег на войну в Европе. Пример антинаполеоновской коалиции, на который ссылались Николай и фельдмаршал Паскевич, не годился. Тогда деньги давала Великобритания, а теперь, уверяли здравомыслящие головы, «не дадут ни гроша»[1007].