Самое далекое плавание. Посвящается Хьюго Гернсбеку

В городе она сняла ту же комнату, что и в прошлом году, и, как и прежде, потратила большую часть годового заработка на то, чтобы напиваться и угощать других пастухов. На небо она больше не смотрела.

В марте она вернулась на ранчо. В колючую погоду они строили загоны и навесы для окота и перевозили беременных маток из Грина, где те кормились сечкой пшеничной соломы. Некоторые матки разрешались от бремени в трейлерах еще в пути, и после каждой перевозки появлялся новый вал новорожденных ягнят. Делия работала в ночную смену в паре с Роем Джонсом — он выращивал в долине сахарную свеклу и всегда приезжал на ранчо к началу окота. В черные леденяще холодные ночные часы одновременно рожали по восемь— десять маток. Тройни, двойни, крупные одиночки, четверни, овцы с мертворожденными ягнятами, овцы, слишком больные или ошалевшие для материнства. Они с Роем снимали шкурку с дохленького ягненка, тушку скармливали собакам, а в шкурку завертывали отвергнутого ягненка, для того чтобы обмануть овцу, разродившуюся мертвым ягненком, принудить ее признать в сироте свое собственное дитя, и иногда это срабатывало. Все загоны для скота и все навесы переполнялись, так что окотившиеся овцы нередко жались в холодном поле в ожидании свободного места.

Вытаскивать застрявших ягнят рукой в перчатке не полагалось. Следовало вводить пальцы в матку, чтобы повернуть ягненка, или затянуть веревочку на ножках, или ухватить за копытца, а потому руки Делии всегда были мокрыми и холодными, и вскоре кожа потрескалась и начала кровоточить. На время окота работников селили в старых переделанных школьных автобусах; к рассвету она валилась на койку, но не могла заснуть, стуча зубами от озноба в неотапливаемом автобусе, а в окна сочился серый рассвет и поднимался нескончаемый дневной шум. Все работники ходили простуженные и надсадно кашляли. На Роя Джонса было страшно смотреть из-за сизых, как синяки, мешков под глазами, и Делия полагала, что сама она выглядит не лучше. Но с начала окота она ни разу не смотрелась в зеркало, даже для того, чтобы провести щеткой по волосам.

К концу второй недели почти все овцы разрешились от бремени. Ночи стали спокойнее. Погода прояснилась, и тонкая корочка снега стаяла с травы. В тусклом свете луны Делия стояла перед навесом и пила кофе из термоса. Она откинула голову, задерживая во рту теплый кофе, и, когда, проглотив его, опускала подбородок, успела краем глаза уловить зеленую вспышку и узенькую желтую полоску, прочерчивающую небо в такой дали, что кто угодно другой принял бы это за метеор. Но полоска была яркой и изгибалась с юго-запада прямо на запад, быть может, к Вершине Хромца. Женщина стояла и смотрела. Она же зверски устала, и горло обложило до того, что прокашляться невозможно, и пальцы у нее еле-еле удерживают термос, такие растрескавшиеся и саднящие.

Она сказала Рою, что больна, и, может, он управится без нее, если она поедет в город к врачу. Она взяла один из пикапов, собственность ранчо, и проехала немного по шоссе, а потом свернула на ухабистый проселок, который вел на склоны Джо-Джонса.

Ночь выдалась безупречно ясной, и можно было видеть далеко вперед. Ей еще оставался час пути до выпасов овец чурро, когда она различила желто-оранжевое свечение за черным краем гребня, слабый ореол, такой, какие летом указывают на дальний пожар среди гор.

Пикап ей пришлось оставить у подножия Вершины и последнюю милю взбираться пешком, пришлось взять фонарик, чтобы высматривать тропу, потому что к этому времени дрожащая красноватая подсветка угасла, и небо затянула густая пелена дыма, поглотившая звезды. Глаза у нее щипало, жгло, из них бежали слезы, но дым смягчил ее саднящее горло. Она поднималась медленно, дыша ртом.

«Крыло» прожгло тормозной след через можжевельники на Вершине и развалилось кусков на сто. Она блуждала между обгоревшими деревьями и обломками, светя фонариком в дымную тьму, не надеясь найти искомое, но увидела его в стороне от обломков металла на гладкой плите у края обрыва. Он дышал тяжело и неглубоко, гладкая шерсть из коротких каштановых волосков спуталась от крови. По тому, как он лежал, она сразу поняла: у него сломана спина. Когда он увидел приближающуюся Делию, лоб у него наморщился от тревоги. Больная или раненая собака кусается, это она знала, однако примостилась на земле рядом с ним. «Это всего только я», — сказала она, посветив фонариком не на него, а на свое лицо. Потом заговорила с ним.

— Ну, хорошо, вот я и тут, — сказала она, не замечая смысла своих слов, да и есть ли в них вообще смысл, и только потом вспомнила, что, скорее всего, он был глухим. Он вздохнул и отвел взгляд.