Самострел

— в ходе боестолкновения с неустановленной бандгруппой в районе населенного пункта Ганихейль оператор Центрального телевидения Анатолий Николаевич Журов огнем из стрелкового оружия подавил расчет безоткатного орудия в количестве пяти человек, тем самым ликвидировав опасность уничтожения сил и средств мотострелковой бригады.

Знало об этом и все руководство бригады. Более того, именно в этот вечер Мальков заполнил наградные на журналистов, а комбриг с начпо тут же их подписали, запив все это дело с журналистами водкой.

Так что к полудню следующего дня проснулись Сереженька с Толиком не только в объятиях боевых подруг, но и полностью уверовав в то, что они отчаянные герои, достойные наград. Правда, все дальнейшие съемки предпочитали делать ребята исключительно на местном полигоне, режиссируя происходящее в лучших традициях широкоформатных батальных фильмов…

Надо признать, работа у них вышла знатная — в самом ЦК партии в Москве ее отметили, разрешив к выходу на теле- и прочие экраны. Ну, а после ее появления на экране — все проснулись героями: Сереженька, Толик, комбриг, начпо и даже Мальков, которому ребята позволили мелькнуть в фильме секунд на шесть.

Орденоносец Сереженька тут же прополз на три ступеньки вверх к телевизионному Олимпу и стал ездить теперь в командировки только на загнивающий Запад.

Толик с медалью метнулся в профком, где прочно уселся на путевки и дармовую жратву из закрытого распределителя.

Командира бригады лично отметил в своем приказе министр обороны, повысив в должности до командира дивизии…

От министра не отстал и начальник Главного военно-политического управления, спешно переведя теперь уже полковника-политработника в Москву.

Мальков совершил вообще головокружительную армейскую карьеру. Не имея военного академического образования, он занял место начальника политического отдела бригады, заочно поступив в академию в этом же году.

Что же касается шайки «перестройщиков-правдолюбцев», спешно отправленных из бригады на отдаленную заставу перед приездом журналистов, то о судьбе их мало что известно. Говорят, что один из них по дурости подорвался на мине, потеряв ногу, а другой загнулся от брюшного тифа, на который наложился еще и гепатит в самой тяжелой форме. Что ж, война…

СЛУЧАЙНОСТЬ

Капитан, новичок в Афгане, устало откинулся на спинку обшарпанного стула, бросил дешевую шариковую ручку на исцарапанный деревянный стол и пристально посмотрел на крепкого загорелого сержанта, стоявшего перед ним по стойке «вольно».

— Значит, вы, сержант Серов, утверждаете, что вышло это случайно. Афганец дернулся, а вы просто среагировали? Причем среагировали мгновенно.

— Так точно, просто среагировал, — упрямо повторил солдат, — по инерции среагировал. Мы же на боевом выходе были. Не на прогулке. Тут… эта… как его… все чувства обостряются… Такое с каждым, кто в горы идет, происходит. У других можете спросить. Они подтвердят. Шарымов, например, курить бросил — тошнить его стало от сигарет… Янкаускас спать не может, лежит всю ночь, глаза закрывает, а отрубиться никак… У Киры, Кириллова то есть, мы перед отбоем автомат забираем и гранаты. Он орет по ночам, вскакивает, все воюет… Может сдуру в потемках всех положить. Один раз почти случилось. Хорошо, что Янкаускас в жилу встрепенулся. А то всем бы кранты.

— Среагировали двумя выстрелами наповал? — уточнил капитан, возвращаясь к сути допроса и разминая очередную сигарету.

— Так точно, двумя выстрелами наповал, — покорно согласился сержант и громко вздохнул.

— Наповал выстрелом в сердце, а затем в голову, — продолжал напирать офицер, закуривая.

— Так точно, в сердце, — вновь тяжело вздохнул сержант, потупившись и пряча ухмылку, — а затем… эта… в голову. Так точно, и в голову еще. По инерции…

— Это не случайность получается, а какая-то злонамеренность, — попытался сделать вывод дознаватель, назначенный на это разбирательство начальником штаба полка, — тем более что афганца взяли без оружия, и еще не ясно — душман он или нет.

— Дух, — уверенно сказал сержант, сжав кулаки и встречаясь злым упрямым взглядом с капитаном, — все они здесь духи! Автомат он просто скинул, когда нас засек. И всех делов. У него рубаха на плече от ремня протерлась. А на спине — в ружейном масле… И само плечо. Я проверил. Душара он…

— Представители афганской, — капитан запнулся, подбирая слово, соответствующее его статусу и моменту, — э-э-э, общественности утверждают, что он пастух.

— Ага, пастух, как же, — с нескрываемым сарказмом заметил Серов, — наблюдатель он, а не пастух. Бродит с овцами, а сам по сторонам зырит. Кого чужого увидит, так зеркальцем сигналы подает — зайчиков солнечных кому надо пускает. А те и знают уже, что мы выдвигаемся. Зеркальце-то я у него нашел?!

— Ну, это еще ни о чем не говорит, — неуверенно возразил офицер, по-хорошему отчаянно завидовавший боевому опыту бывалого и смелого сержанта.

А тот вновь саркастически хмыкнул, несогласно передернул плечами, но промолчал.

Капитан вздохнул и задумался, глядя на то, как сигаретный дым растекается по душной ленинской комнате.