Самозванец

«Цвел он, как финик, листвием добродетели, и если бы терн завистливой злобы не помрачал лица его добродетели, то мог бы древним царям уподобиться».

Мог бы, но не уподобился.

«От клеветников изветы на невинных в ярости суетно принимал и потому навел на себя негодование чиноначальников всей Русской земли».

Удивительны красота и точность древнего нашего языка!

«Изветы в ярости суетно принимал…» Можно ли сказать выразительнее? А цветущий финик, удушаемый терном завистливой злобы, чего стоит! Нетрудно предположить, что изветы исходили от тех же самых чиноначальников, всем своим «негодованием» стремившихся сорвать полезные начинания царя. А он, превзойдя соперников и недругов видом и умом, уступал им в коварстве и, когда понимал это, бросался, удушаемый терном, в противоположные крайности, не находя подлинной поддержки и преданности, обрушивал гнев на подозрительных, сводя на нет пусть и не «неоскудные», но все же вполне реальные милости и полезные дела.

В итоге иностранец современник свидетельствует:

«Во всех сословиях воцарились раздоры и несогласия, никто не доверял своему ближнему, цены товаров возвысились неимоверно, бедных везде притесняли… Не буду говорить о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам, о нестерпимом глупом высокомерии, о презрении к ближним, о неумеренном употреблении пищи и напитков, о плутовстве и разврате. Все это, как наводнение, разлилось в высших и низших сословиях».

Расцвело, естественно, взяточничество, унять которое не могли самые жестокие меры. Например, уличенного чиновника-дьяка сначала возили по городу со взяткой на шее — будь то деньги или соленая рыба в мешке — и при этом непрерывно секли, а затем заточали в темницу, если жив оставался. И что же? Взятки стали прятать за святыми иконами! Короче, и тут то, что и с пьянством. «Искорените не возможе отнюдь…»

Так в стране пересыхали «неоскудные реки милосердия» и ширились другие «источники»— трудового пота, что выжимался с каждым «заповедным годом», и крови, что вечно льет власть, убирая непокорных и соперников. Смешиваясь, оба потока все более переполняли чашу народного терпения.

Казалось бы, после Грозного русского человека проливаемой кровью удивить было трудно. «Привычку» к ней внедряли по царскому повелению. Опричники силой сгоняли народ на публичные казни, чудовищные даже для своего отнюдь не гуманного времени. «Трепетали, но шли», — замечает Карамзин.

Вот одна лишь.

Казнят Ивана Висковатого, недавнего тайного советника царя. «Повесили его вверх ногами, обнажили, рассекли на части, и первый Малюта Скуратов, сошедши с коня, отрезал ухо страдальцу». Не совсем понятно, отрезал ли ухо Малюта у живого еще человека или у расчлененного трупа, но не это суть важно. Любопытнее другое: Иванов главный палач — тесть Годунова. И пролитая им кровь несмываемыми пятнами въелась в Борисову корону, утяжелила шапку Мономаха, сгустками легла на дно чаши.

И хотя чаша наполнялась еще долго, переполнившей ее каплей можно считать кровь, которую никогда не простили Борису. Пролита она была не на плахе и не в тайной пыточной и по иронии судьбы принадлежала последнему сыну великого кровопийцы, почти ребенку. Со времен злодейски убитых Бориса и Глеба, сыновей Владимира Святого, такого преступления на Руси не помнили. Тогда убиенные отроки были объявлены святыми, а убийца-родич Святополк навечно прозван Окаянным, то есть проклятым, отверженным.

И хотя произошло это за шестьсот почти лет до мая 1591 года, когда угличский колокол оповестил сначала город, а за ним всю страну и сопредельные государства о смерти младшего брата бездетного царя Федора, общепризнанного наследника, царевича Димитрия, не следует думать, что русские люди плохо знали историю. Правда, мифы и факты часто переплетались в доверчивых умах, но зато нравственные оценки событий были неизменно устойчивы. И раскаты набатного колокола, донесшие черную весть, отозвались в сердцах однозначно: подобно дальним его предкам, «краснейшего юношу отсылают и нехотяща в вечный покой!».

Кто же отсылает? Кто злодей?

Конечно же, тот, кому преступление выгодно…

Но сначала, пока в Москву к царю, пригнувшись к конской шее, стремительно мчит лесными дорогами гонец со страшной вестью о смерти брата, несколько слов о царе.

Каков же он, последний на троне законный Рюрикович?

Царь Федор — человек небольшого роста, «опухл», с неуверенной, нетвердой походкой. Он добр и богомолен. Умом слаб. Но это не беда. На счастье Федора, под рукой у него всегда есть человек умом не обиженный, родной брат жены, царицы Ирины, «большой боярин» Борис Годунов. Благодаря ему царь живет жизнью, удаленной от мирской суеты.

Такая жизнь ему по душе.

Вот как проходит обычно день государя всея Руси.

Встает Федор рано, около четырех часов, прикладывается к кресту. Дьяк приносит царю икону святого, что празднуется в начавшийся день. Федор молится святому. Потом посылает к царице узнать, как ей спалось, хорошо ли почивала. Через некоторое время и сам идет, чтобы поздороваться с сестрой Годунова в комнате, что находится между ее и своими покоями.