Самшитовый лес

Чоботов стал есть ставриду, потому что он любил есть ставриду, а Аркадий Максимович начал по-собачьи рыться в развороченной земле и махать своими кисточками, и стало ясно, что дорогу они продолжат примерно лет через двадцать, аккурат по второму кварталу двухтысячного года.

А потом Чоботов доел ставриду и увидел, что Аркадий Максимович сидит на земле, вытянув ноги, держит в руках коричневые бумаги и плачет.

Море было спокойное в этот вечер, а над горой Митридат стояло неподвижное розовое облако.

...И Аркадий Максимович рассказал про бульдозериста Чоботова и про древнюю рукопись, выкопанную в районе Керчи во время земляных работ в районе города Пантикапея, столицы великого Боспорского царства, которое тыщу лет как сгинуло и теперь его только раскапывать, и что это было не где-то в греческих или римских краях, а тут, под боком, на нашей территории, и туда ходит транспорт и можно купить билет.

- Море было спокойное в тот вечер, - сказал Аркадий Максимович.

- И над горой Митридат стояло розовое облако.

Сапожников с Филидоровым просидели всю ночь, разговаривая о том о сем, и оба не могли остановиться. Разговоры мы пока опустим.

Скажем только, что, когда профессор ушел, Сапожников пролежал до рассвета на теплой траве, что росла на берегу там, где кончалась, а потом пошел искать Аркадия Максимовича.

Когда он приплелся к дверям его номера, оттуда вышла женщина и остановилась на пороге.

Солнце просвечивало ее всю, и Сапожников понял, что это не женщина, а блюдо. Лучшие кулинары всего света потрудились, чтобы у каждого при взгляде не нее возникал волчий аппетит. Сервировка ее дышала духами и туманами, и было показано все, что нужно показать, и было прикрыто все, что нужно прикрыть. И Сапожников сообразил, что это и есть жена Аркадия Максимовича, только когда услышал его голос.

- Я не лакомство, - говорил Аркадий Максимович. - И не котлетка, понятно? Я человек и к тебе отношусь как к человеку... Если ты станешь некрасивой или больной, это я как-нибудь переживу... А вот если ты обезьяной станешь - тут все... конец...

- Я тебя так любила... - сказала жена. - Так любила... А ты убил мою любовь...

Из комнаты раздался собачий лай.

Она закрыла дверь. Погасла. И тяжелыми шагами ушла по коридору.

Когда Сапожников вошел, Аркадий Максимович стоял на четвереньках, задница его был отклячена, а пластиковый передник свисал с шеи строго вертикально. Он черпал антикварной ложкой суп из миски, облизывал сам и протягивал трехногой собачке. - Ешь, ешь - говорил он. - Делай вот так, ешь:

У Сапожникова сердце заныло.

Аркадий Максимович поднял голову и слепо посмотрел на Сапожникова.

- Извините, - сказал Сапожников. - Я не вовремя.

Трехногая собачка выскочила из-за миски и загородила Аркадия Максимовича. Она смотрела на Сапожникова отчаянно и свирепо, и в глазах у нее было - ну, признай нас, признай немедленно, иначе я тебя враг. Видно было, что она за этого балду на крест пойдет. "Все - понял Сапожников. - От этого не отделаешься. Конец. До конца дней буду защищать эту пару".

Аркадий Максимович поднялся с колеи, взял на руки собачку и стыдливо прикрыл передником покалеченную собачью ножку.

- Она непородистая, - сказал Аркадий Максимович. - Но ужасно талантливая. Конечно, медали ей не дадут, но это неважно, правда?

- Перестаньте, - сказал Сапожников. - Я сам чистокровная дворняжка. Как ее зовут?

- Атлантида, - сказал Аркадий Максимович. - Вы знаете, существует неверное отношение помесям, а ведь это приток свежей крови и обновление генетического фонда.

- Кто ей лапку отключил? - спросил Сапожников.

- Что вы? Это не я - испугался Аркадий Максимович. - Она уже была такая, когда я с ней познакомился: Врач сказал, что это, видимо, транспортная травма. Может быть, электричка:

Атлантида залаяла.

Так они и познакомились - Аркадий Максимович, который занимался историческими науками, и Сапожников, который историческими науками не занимался, однако был битком набит бесчисленными историями и разными байками. У него этих баек было сколько хочешь.

Потом в коридоре раздался топот, и в комнату заглянул давешний Илья Муромец, совершенно умытый и ни в одном глазу.

- Здесь они, здесь, - сказал он.

Пропустил Филидорова, прижимавшего к груди три бутылки кефира, и ушел.

- Надо немедленно ехать в Пантикапей, - сказал Филидоров. - Простите, в Керчь... Немедленно...

- Вот это по-шахтерски, - улыбнулся Сапожников.

- Перестаньте... Гостиницы все забиты... - сказал Аркадий Максимович.

- Ничего. Надо будет позвонить властям. Меня там знают. Я в этом городе консультировал, - возразил Филидоров.

Так совершился главный поворот в сапожниковской жизни, в которой, как ему казалось, каждый поворот был главный и их у него тоже было сколько хочешь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ