Самвэл

Пылкие восторги царевны поглотили все внимание царицы, и она даже не заметила, что большая часть ночи уже позади. Но возбуждение юной персиянки стало мало-помалу ослабевать, как затихают отголоски отзвучавшей мелодии. Ее одолевала дрема, и вместе с вином они подернули взор царевны томной поволокой, которая придала особое очарование ее дивной красоте. Прелестная головка все чаще клонилась на грудь, речи становились все сбивчивее и невнятнее. Наконец царица за руку отвела ее в опочивальню и уложила в постель, а сама села рядом и сидела, пока девушка совсем не уснула. Но и во сне ее коралловые губы продолжали шептать: «Ах, как он благороден... как я люблю его...»

Когда царевна уснула, царица перешла в соседний покой. И этой ночью, как часто теперь случалось, сон бежал от ее очей. Какое-то время она молча ходила из угла в угол, потом подошла к окну и устремила взгляд в непроглядную, дышащую смертью тьму. Ничего не было видно и ничего не было слышно, все спало в тяжелом, мертвенном оцепенении. И лишь в небесах можно было заметить какие-то проблески жизни: на темном небосводе горели яркие звезды. Пристальный взор царицы обратился к этим мириадам серебристых огоньков, и она долго не отрывала от них взгляда. Что надеялась увидеть там несчастная женщина, она вряд ли знала и сама, но все же не сводила с них глаз. Вот прочертив небосвод сверкающей дугой, мелькнула яркая искорка. Скатилась звезда... еще чья-то жизнь угасла.

Царица отошла от окна, подошла к тахте и села. Унылый свет падал на прекрасное лицо, озаряя печальные черты. Как изменилось это озабоченное лицо, как оно побледнело... Не было уже ни прежней надменной гордыни, ни неумолимой твердости; на нем читалась лишь кроткая покорность судьбе, подтверждавшая, что сердце ее смирилось. Казалось, она свыклась и с горькими обстоятельствами и с жестокостью ожидавшей ее безотрадной участи. Каких только душевных мук не претерпела эта исстрадавшаяся женщина за последние дни, свидетельницей каких только ужасов не пришлось ей стать... Любая другая на ее месте оказалась бы сломленной, пала бы под ударами судьбы. Она же сохранила силу духа, которую еще более поддерживала ее горячая вера в безграничную милость провидения.

Царица сидела в полном одиночестве, безмолвно и неподвижно, но в скорбных раздумьях уносилась мыслями то далеко на восток, то еще дальше на запад. На востоке, в темном подземелье крепости Ануш томился в оковах ее супруг, царь Армении. А на западе, среди растлевающей утонченной изнеженности византийского двора насильственно удерживали ее сына, наследника армянского престола. Оба были на чужбине, оба — в беде. А она сама? Она тоже была заточена в своей неприступной крепости, и та стала теперь ее могилой...

Царица ждала сына. Но сын так и не пришел, он опоздал. Из Византии давно уже не было никаких вестей, Как обстоят дела там, почему сын опаздывает? Обо всем этом она ничего не знала. Неужели врага взяли крепость в столь плотное кольцо, что никому так и не удается прорваться и принести хоть какие-нибудь известия? Чем заняты нахарары? Почему они не спешат на помощь, не отбросят врагов, не разорвут кольцо осады? Наверное, они думают, что у осажденных еще достаточно сил, чтобы обороняться без помощи извне... Наверное, они не знают, какие бедствия обрушились на крепость...

Они и вправду этого не знали.

Погруженная в свои мысли, царица встала и принялась ходить по залу. Это была первая ночь, когда пустота обезлюдевшей крепости казалась ей разверзтой пастью чудовищного дракона, грозившего поглотить ее. Объятая ужасом, она боязливо косилась по сторонам, не смея поднять головы. Ей казалось, что призраки тысяч погибших людей, тех самых, что лежат ныне на улицах крепости бездыханными трупами, кружат вокруг нее, что-то выкрикивают, бормочут, осыпают ее горькими укорами и проклятьями... В ужасе она закрыла лицо руками, с трудом добралась до тахты и поникла всем своим измученным телом. Долго терзалась она во власти раздирающих душу сомнений. И чем ярче всплывали в памяти царицы предостережения умного и дальновидного спарапета, высказанные перед отъездом в Византию, тем сильнее мучали царицу угрызения совести, как преступника, который из-за своего упрямства стал причиною стольких жертв...

Она закрыла лицо руками и упала на тахту. Горькие слезы долго струились по ее щекам, и огонь раскаянья жег ее сердце.