Самый дорогой товар

Вернемся к жене бедного дровосека, которая этим утром, как и в любое другое утро, рано, очень рано, еще в рассветной полумгле бежит, выбиваясь из сил, по снегу, чтобы не пропустить поезд. Она бежит-торопится, на ходу подбирая там и сям сучья и сломанные ветки, упавшие под тяжестью ночного снега. Она бежит, бежит, и вязнут в снегу ее ноги, обутые в лисьи шкурки, сшитые руками мужа-дровосека.

Она бежит, с трудом выпрастывая свои лисьи ботики из глубокого снега. Бежит, бежит, тяжело дыша, и, выбежав наконец на просеку к железнодорожным путям, слышит поезд – он кряхтит, как и она, пыхтит и стонет, замедляет свой бег, как и она, в этом густом и вязком снегу, который не дает им обоим двигаться.

Она машет руками и кричит что есть мочи: «Подожди меня! Подожди меня!»

А поезд, кряхтя, катит дальше.

Но на этот раз, проезжая, он ответил ей. Товарный поезд – состав под номером 49 – ответил жене дровосека!

И не просто взмахом руки, но подарком. Не просто выброшенным жалким клочком смятой бумаги с наспех нацарапанными каракулями – нет, подарком, настоящим подарком! Сначала из маленького окошка показалось полотнище, которое держала рука, рука человеческая или божья, неведомо, но вдруг она его выпустила, и с полотнища на снег покатился сверток в каких-то двадцати шагах от нашей бедной жены дровосека; та при виде его упала на колени, прижав руки к груди, не зная, как ей благодарить небеса. Наконец-то, наконец, после стольких тщетных молений! Но рука из окошка уже тянется к ней и пальцем, властным указующим перстом делает ей знак взять сверток. Этот сверток для нее. Для нее одной. Он ей предназначен.

Бедная жена дровосека, опомнившись, скидывает с плеч тощую вязанку зимнего хвороста и, увязая в снегу, изо всех сил кидается к маленькому свертку, пока его не засыпало. И жадно, лихорадочно принимается развязывать узлы, как распаковывают загадочный подарок.

И вот появляется – о чудо! – товар, тот самый товар, которого она ждала, о котором молила столько долгих дней, предмет ее мечтаний. Но вот беда: в этом маленьком свертке едва распакованный товар не улыбается ей и не тянет к ней ручки, как младенцы на картинках в церкви, а извивается, захлебывается криком, машет сжатыми кулачками, цепляясь за жизнь, мучимый голодом. Товар протестует, снова и снова протестует.

Наша бедная жена дровосека прижимает к себе маленькое существо, прячет его под платки, которыми укутана в несколько слоев, и снова бежит, бежит, все крепче прижимая свое сокровище к груди. Вдруг она замирает на бегу, почувствовав, как жадный ротик сосет ее тощую грудь, потом перестает и снова заходится плачем, и машет ручками, и сучит ножками, и кричит, и визжит. Он голоден, ребенок голоден, мой ребенок голоден. Жена дровосека сразу почувствовала, что она мать, счастливая и смертельно испуганная. Одаренная небесами, но в неведении, что с этим даром делать. Она мать, да, но мать без молока. Мой ребенок голоден, что делать, что делать? Почему бог товарного поезда, подарив ей ребенка, не подарил и молока, чтобы его накормить? Почему? О чем они только думают, боги? Чем, боги, мне его накормить?

В избушке дровосека маленький товар, положенный на кровать, извивается и корчится еще пуще, со всей силой отчаяния, помноженной на голод, как попавшийся в капкан волчонок. Бедная жена дровосека хлопочет, разводит огонь, наливает воду в чайник и ищет, ищет, ищет.

Пока закипала вода, она нашла остатки каши и развела их крутым кипятком, но прежде, чтобы успокоить свой маленький товар, протянула к жадному ротику палец. Маленький товар схватил его губами и сосал, сосал упрямо и яростно. Потом вдруг, поняв, что его обманули, перестал сосать и снова зашелся плачем. Бедная жена дровосека расплакалась эхом и снова прижала его к себе, а другой рукой толкла вареную крупу, чтобы сделать жидкую кашицу, которую попыталась ложечкой влить в разинутый в крике ротик. Это не удалось, тогда она окунула палец в кашицу и снова поднесла его к ротику ребенка, который опять принялся отчаянно сосать, но вскоре выпустил палец и выплюнул невкусную кашицу.

Бедная жена дровосека, пользуясь случаем, ухитрилась влить в открытый ротик немного кипяченой воды, потом снова подставила палец, и ребенок опять принялся сосать. Мало-помалу вода утолила жажду, кашица обманула голод, и младенец затих на руках у новой матери, а жена дровосека шептала-напевала ему на ушко колыбельную, всплывшую из мрака времен, сама себе удивляясь:

– Баю-баю, спи, мой маленький товар, баю‑баю, спи, моя товарная единичка, баю-баю, спи, моя детка, баю-бай.