Самый красивый кошмар

Мы свернули куда-то за угол. Тропинка вела нас мимо каких-то непонятных груд бесформенного металла, и вскоре мы вышли на асфальтовую дорогу. Это меня обеспокоило. Пробираться малоосвещенными задами крекинг-завода казалось мне спокойнее и безопаснее, чем тащиться по основной дороге, где нас запросто могут увидеть. Но другой дороги, кроме этой, мы не знали. Впрочем, как оказалось, опасаться особенно было нечего: вокруг, как и днем, было пустынно, завод работал словно сам собой, без участия человека. Но не совсем без участия: вскоре нам встретились две женщины в тяжелых, похожих на балахоны комбинезонах и касках. Посмотрев на нас спокойно и дружелюбно, они прошли мимо. Мы все трое вздохнули с облегчением.

— Да уж, — прокомментировал не без ехидства Валерий. — И люди здесь доверчивые, как дети.

Мы прошли еще немного. Вдруг я замерла на месте и сказала вполголоса:

— Стойте, ребята, вот он, этот цех!

И это было правдой: громадный цех № 5, в ночном полумраке казавшийся еще необъятнее и страшнее, высился теперь в двух шагах от нас. Мысль, что чуть больше суток назад в его бетонных стенах оборвалась человеческая жизнь, наполняла меня суеверным ужасом, будто какая-то неведомая опасность продолжала угрожать нам оттуда и сейчас.

— Стойте, ребята, давайте не пойдем туда, — предложила я. — Искать там, по-моему, все равно нечего, тем более что мне говорили: во время работы цеха это запрещено.

— Нам вообще запрещено шататься здесь без провожатых, если уж на то пошло, — заметил Валерий. — Пойдемте, мне хочется посмотреть на то место, где все это произошло!

И, не глядя на нас, Гурьев решительным шагом направился к цеху, где накануне произошла трагедия. Мы с Костей вынуждены были последовать за ним.

Мне показалось, что внутри цех выглядит не так страшно. По-прежнему работали оба реактора, глухо рокоча, струился по трубам керосин. В зале было сумрачно, почти темно, только наверху, где располагались аппаратные, горел свет, сквозь узкие окна-бойницы виднелись склоненные над приборами сосредоточенные лица аппаратчиц. Мне было жутко и сладостно одновременно наблюдать эту картину напряженной работы, осознавая, что мое присутствие здесь незаконно, небезопасно и, несмотря на мое журналистское удостоверение, грозит нам всем неприятностями.

— Здесь, значит, все и произошло, — сказал Валера Гурьев задумчиво. — А это, стало быть, все, что осталось от третьего реактора, — добавил он, сравнивая развороченное взрывом бетонное основание с висящими над ним обрывками труб с двумя другими, которые работали.

Мы прошли вперед еще немного и вдруг обнаружили небольшую стальную дверь, слегка приоткрытую и как бы приглашающую войти.

— А вот это, стало быть, та самая дверь, через которую наш Павлик вышел, как он говорил, во дворик, — констатировал Валера. — Кто-нибудь из присутствующих видит причины не последовать его примеру?

Недолго думая, мы вышли в эту дверь. И вправду оказались в небольшом дворике, окруженном с трех сторон высоченными кирпичными стенами остальных корпусов крекинг-завода, совершенно глухими: ни единого окна не выходило на эту сторону. Только с четвертой, слева от нас, оставалось неширокое открытое пространство. При неверном свете одинокого уличного фонаря возле самой нашей двери были видны тускло поблескивающие рельсы подъездных путей, что шли через это пространство, ширина которого, как мне тогда показалось, едва-едва позволяла вместиться одной-единственной цистерне, так что рядом с трудом можно было протиснуться. Зато возле двери, через которую мы попали во дворик, обнаружилась небольшая ниша, и прямо из стены над нами выходило несколько толстых тяжелых шлангов, маслянисто поблескивавших в свете уличного фонаря над нашей головой.

— Похоже, что здесь перекачивают нефть из цистерн в реакторы, — сказала я, кивнув на шланги. — Вон, видите, как все в нефти перемазано!

Валера Гурьев согласно кивнул. Не только шланги, но и все кругом было заляпано, закапано нефтью, капитально замусорено какими-то словно застывшими пузырьками, бумажками. Выглядело это все уныло и неприветливо, как, впрочем, всегда выглядят подобного рода производственные территории, по выражению моего супруга Володьки, антропогенные ландшафты.

— Вот здесь, значит, и снимал наш Павлик таинственные нефтяные цистерны, в то время как некий ядреный пролетарий доставал из них большие, перемазанные в нефти мешки, а в них пакеты поменьше, а в тех пакетах марихуана, — констатировал Валера.

— Понятно теперь, почему они не постеснялись делать это днем, — заметила я. — Смотрите, как это место идеально защищено от посторонних взглядов. С трех сторон глухие стены, с четвертой тоже закрыто цистерной, никому ничего не видно. Незачем и темноты ждать. Тем более что на этом заводе ночью так же многолюдно, как и днем.

Гурьев наклонился и поднял с земли нечто большое, темно-коричневое, напоминающее негнущийся лист резины.

— Вот он, — сказал Валера, показывая нам то, что держал в руках. — Вот он, этот мешок. Только посмотрите, как он хитро устроен!