Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761

Сравнивая Россию XVIII в. с широко определяемым регионом, именуемым Европой, или Западом, следует задаться вопросом, что этот регион значил для современников, а не прилагать это определение анахронистически. Рискуя сильно преуменьшить, можно сказать, что в раннее Новое время термин «Европа» был комплексным, как и сейчас. Религиозный раскол Реформации поставил под вопрос представление о единстве католического христианства времен Средневековья, а попытки создать «универсальную монархию» были сорваны династическими распрями XVI–XVII вв.25 Тем не менее религиозные идеи и идеи римского классицизма по-прежнему определяли содержание дискурса «Европы» в кругах ученых начала Нового времени. В их глазах Европа была сердцем цивилизованного мира, и считалось, что ей присущи некоторые ценности, например свобода, подчеркивавшие ее цивилизованность по сравнению с ее соперниками-«варварами» в Азии и Северной Африке26

. Россия же представляла собой интересный объект применения этих идей. В Средние века она составляла часть европейской системы, когда Киевская Русь поддерживала постоянные, хотя и несистематические отношения с рядом ведущих держав, таких как Византийская империя27. После двухвекового монгольского владычества великий князь Московский Иван III решительно утвердил свой суверенитет, что привело к возобновлению отношений с другими правителями Европы в XV в. В итоге Московия сформировала коммерческие и дипломатические контакты с несколькими германскими государствами, а с середины XVI столетия также с Англией и Республикой Соединенных провинций.

Династический брак Ивана III, принесший ему союз с династией Палеологов, бывших правителей Византии, стал важным шагом к широкому признанию России на европейской сцене. С падением Константинополя в 1453 г. Москва стала претендовать на роль ведущего православного христианского государства и восточного преемника имперского наследия Рима28

. Однако в то же время Московия на протяжении почти всего раннего Нового времени оставалась глухой окраиной континентальной Европы, а ее непоколебимое православие создавало напряженность с католической церковью, с которой произошел разрыв еще в 1054 г. И все же небольшое, но постепенно возрастающее число иностранцев приезжало в Россию, в том числе ремесленники, купцы, солдаты и дипломаты. Описания, оставленные этими путешественниками, играли ключевую роль в формировании в начале Нового времени полемики о России, о ее форме правления, о ее статусе цивилизованной (или нецивилизованной) страны29. Хотя приезжие иноземцы вызывали недоверие, чтобы не сказать, ксенофобию, московская элита пользовалась их компетентностью на протяжении всего допетровского периода, что очевидно хотя бы из итальянского влияния на архитектуру Кремля и его соборов30

. Иностранное присутствие обрело постоянный оплот в середине XVII в. с появлением Немецкой слободы в Москве, оказавшейся важным, хоть и ограниченным каналом для притока иностранных специалистов, для переноса их знаний и практических навыков31.

С тех пор эти связи развивались в нескольких важных направлениях. В Европе все лучше осознавали существование Московии. Ее участие в Священном союзе против Османской империи в 1680-е гг., хотя бы в качестве союзника Польши, едва ли было успешным в военном отношении, но в нем отразилось признание полезной роли Московского государства в международных делах, а также гарантировалась принадлежность ему Левобережной Украины32

. Это приобретение, кроме того, приблизило Россию к «Европе» в географическом смысле, хотя общепризнанная восточная граница Европы и так постепенно перемещалась в восточном направлении, от Дона в XV в. до Уральских гор в XVIII столетии33. Этот рубеж предложили, на основании анализа различий физико-географических черт по обе стороны Уральского хребта, Филипп Иоганн фон Штраленберг, шведский офицер, находившийся в плену в России, и В.Н. Татищев, русский географ и поборник петровского наследия, впервые выступивший в этом споре от имени России34. Хотя Россия простиралась на обоих континентах, сердце ее лежало по европейскую сторону от этого рубежа. Если Московия имела в это время обширные контакты с азиатскими державами и питала к ним определенное уважение, то существовало и явственное чувство их чужеродности, сформированное не в последнюю очередь на религиозных основаниях. Подобным образом, в отношениях с Сибирью и в морских исследованиях ее берегов с конца XVIII в. отмечается много сходства между имперскими позициями России и стран Европы35.