Сансара. Оборот второй. И пришел творец

— Я вижу вас в образе прекрасной невинной девушки. В мире С-P45298/B идут соревнования женихов, вас собираются выдать замуж за нелюбимого, в то время как ваше истинное призвание — заниматься наукой. И вы пришли ко мне с просьбой о том, чтобы я лишил вас невинности. Вы медленно, чарующе раздеваетесь передо мной. А я так пленён вашей красотой, что все мои члены сковала неловкость. Ну, кроме одного…

— Охальник! — Обалдевшая поначалу мадам Родригес очнулась и влепила мне затрещину. — Пошёл вон отсюда!

— Нет, нормально, — обиделся я. — Сами травят хрен знает чем, а потом ещё по башке стучат.

Поднялся с кушетки.

— Что последнее ты помнишь? — заглядывая мне в глаза, настороженно спросила мадам Родригес.

А я лучше всего помнил её фразу о том, что когда проснусь, ничего не буду помнить. И интуиция настойчиво подсказывала, что чем меньше вспомню, тем здоровее буду.

— Красоту и грациозность вашего танца. — Я протянул руки к мадам Родригес. — Это незабываемо!

Мадам Родригес залилась краской — и впрямь как невинная девушка. Уже другим тоном, больше умоляя, чем приказывая, повторила:

— Уходи! Этьен, уведи этого маньяка.

Дружелюбный зять товарища инструктора, маячащий в дверях, кивнул на выход:

— Пошёл.

Я не заставил себя уговаривать.

Пока шагал в камеру, вспоминал то, что, согласно убеждённости мадам Родригес, должен был забыть.

Судя по тому, что всё прекрасно помнил, это «должен» подействовало на меня так же, как несколько часов назад — воздействие неведомого оператора, чтоб он себе пальцы об мышь переломал. То есть, никак.

Если верить мадам Родригес — а спрашивается, почему бы ей не верить? — на поводок нас, гонщиков, сажали в буквальном смысле слова. Подключившись к поводку, мы становились кем-то вроде игровых персонажей. И игроки рулили нами, как хотели. Могли позволить гонщику действовать на своё усмотрение, а могли полностью подчинить себе.

Гонщикам говорили, что о них таким образом заботятся. То, что товарищ инструктор лучше знает, как ехать, здесь, похоже, никому и в голову не приходило оспаривать. До тех пор, пока не нарисовался весь такой бунтарский я — который, в общем-то, на странные помехи и внимания особого не обратил. К моменту выхода из машины уж точно был готов списать фокусы организма на «бухать меньше надо», и если бы не служебное рвение товарища инструктора, давно и думать позабыл, как руки-ноги не слушались. Мало ли, что кого не слушается — Филеас, вон, каждый вечер в дрова, и ничего.

Мадам Родригес, судя по её реакции, с тем, что со мной происходит, тоже столкнулась впервые. Но она не удивилась. Она догадывалась, что так может быть.

Однако рассчитывать на то, что расскажет мне больше, чем уже рассказала, кажется, не стоит. Она и то, что сказала, говорить не стала бы — если бы не была уверена, что я всё забуду.

С одной стороны. А с другой стороны, товарищу инструктору она тоже ничего не сказала. Допинг не нашла, победу тебе привезли — всё, иди в баню, разбирайся сам.

И вот уж эта падла однозначно попробует разобраться, с живого меня не слезет.

И что делать, спрашивается? Слушаться поводка? Так проиграю ведь! Хрен бы я сумел кого объехать, если бы его слушался… Ну и, значит, топчись оно конём. Буду ехать по-своему. А кому не нравится — пусть к Жан-Полю идёт права качать. Мне что велели делать? Правильно, побеждать. И я победил — ну, по крайней мере, сегодня. А победителей, как известно, не судят.

Эх, с Дианой бы хоть словом перекинуться! Уж она должна догадаться, что за хрень со мной происходит. Ну и в целом узнать, что там у неё за отношения с этим Амадеем — с которым то целуется, то в футболке другого парня спит.

— Слышь, друг, — обратился к охраннику я. — А к моей вдохновительнице ты меня сейчас отведёшь или попозже?

— Чего? — офигел тот.

— Ну, у меня в экипаже не два человека, а три. Только мы в ваши машинки детсадовские втроём не помещаемся. Кошку ты видел, и есть ещё Диана. Такая, блондинка.

Я попробовал изобразить руками и блондинистость, и прочие Дианины достоинства. Получилось что-то вроде «мальчик показал жестами, что его зовут Хуан», но охранник меня понял:

— Ну?

— Ну, и мне Жан-Поль обещал, что мы каждый вечер будем видеться. Чтоб на победу настроиться, и всё такое. Вот и спрашиваю, ты меня к Диане сейчас отведёшь или потом, после ужина?

Охранник посмотрел на часы. Почесал в затылке.

— Сейчас твоя блондинка ещё не вернулась.

— А где она?

— Занята. На флейте играет.

— Что-о?! — Я аж подпрыгнул. Попытался схватить охранника за грудки. — Что ты сказал?! Кому играет?! Жан-Полю, что ли?!

— Отпусти, психический! — Охранник меня без труда отцепил и завернул руки назад. — Кому надо, тому и играет.

Провёл с десяток метров по коридору и затолкнул в камеру — мы, оказывается, пришли. Запирая решётку, буркнул:

— У вдовы покойного господина Монтрезо-старшего нежный желудок. Но она очень любит ростбифы.

— И чё? — офигел я. — Диана-то тут при чём?

— Господин Монтрезо-младший спросил у блондинки, на каком инструменте она умеет играть, — объяснил охранник, — она сказала, что на нервах. Такого инструмента у господина, к сожалению, не нашлось.