Сапер (СИ)

Я прошел, посмотрел на бледного Оганесяна, над которым колдовали Вера и одна из медсестер. Судя по катящемуся по лбу мехвода поту, удовольствия от процедуры он получает мало. Надо бы поддержать парня, ему хуже, чем остальным. Может, у Гюнтера есть? Что это за водила, у которого заначки нет? Машины, конечно, перетрясли, но что-то же могло остаться.

— Hast du Schokolade? — спросил я немца. Давай, колись, сынок, ты же любишь сладкое!

— Йа, Йа, — закивал водитель, обеспокоенно оглянувшись на Борю.

— Гони тормозок Гюнтера, — повернулся я к санитару, правильно поняв мимику немца.

— Что сразу я? Не брал я у фашиста ничего! — обиделся фельдшер.

— Я считаю до одного! — прикрикнул я на него.

Боря вернулся, неся сверток. Я протянул руку и он с недовольным лицом передал его мне. Так, что тут у нас? Я развернул бязь, в которую Боря собрал трофеи. Не густо. Бензиновая зажигалка, помазок, зеркальце, пачка галет, баночка джема и пол плитки шоколада. Отодвинул в сторону всё, кроме шоколада и джема, и направился к Оганесяну, который как раз вырвался из рук медиков и сидел на травке у колеса.

— Где твоя фляжка с водой? — спросил я.

Мехвод попытался встать, но здоровая рука соскользнула с подножки грузовика, на которую он попробовал опереться, и чуть не упал. Я успел подхватить его в последний момент. Оганесян молча кивнул и достал свою фляжку, лежавшую на сиденье.

— Вот, — потряс он ею, доказывая, что вода в ней есть.

— На, съешь сейчас, — отдал я ему сладости.

— Спасибо, товарищ…, — начал он.

— Ешь и поехали, люди ждут, — оборвал я его.

С другой стороны кабины стоял Аркадий Алексеевич. Бледный, с серыми губами, тяжело дышащий, будто ему пришлось сейчас бежать за нами. Вот кому отдохнуть надо. Видать, сил залезть на подножку не хватает. Я подошел к нему и подсадил. Даже это заставило его дышать тяжелее.

Наконец, все расселись по местам и тронулись. Хорошо дальше ехали, скучно. Ничего не происходило. Я таки приспособился к вождению «мана» и рулил спокойнее. Вера рядом со мной даже задремала. Пару раз продирались сквозь мелкую поросль кустарников, но немецкий грузовик — не наша полуторка, весом придавил, проехал.

Остановились, когда уже начало смеркаться. Надо было и покормить людей, и на ночь устроиться. По этим лесным дорогам и днем ездить мало радости, а в темноте только сумасшедший поедет.

Я подошел к Николаю. Только он и знает, сколько мы проехали и где находимся. Оказалось, не так уж и далеко мы уехали, по прямой — километров тридцать. За пол дня.

— Да не переживайте, завтра полегче будет, — заверил меня водитель. — Утречком Михнов минуем, тут немного осталось, а там через Изяслав на Шепетовку.

Санитары расставили палатки, час мы только переносили туда раненых. Трое умерло, двое находились в критическом состоянии. Наблюдать агонию сожженных заживо людей было очень тяжело. Всего лежачих насчитали сорок шесть человек. В основном рядовые красноармейцы, но нашлось и три лейтенанта и даже один капитан из артиллеристов.

Палатку Вере я установил сам, накидал туда свежего лапника, зажег рядом маленький костерчик в ямке. Поставил вариться кулеш, разогрел черствый хлеб.

— Завтра умрет еще с десяток, — на Вере лица не было.

Пришла она, когда уже совсем стемнело, сил у нее не осталось даже стянуть сапоги. Помог. Потом полил воды из фляжки — рыжая долго оттирала красные от крови руки.

— Поешь, а я пошел проверять караульную службу. — особой надежды на фельдшеров и санитарок не было. Все устали, легко ночью заснут.

— А как же ты? — спросила она, пододвигая котелок.

— Поем позже.

Я обошел лагерь, проверил два поста. Послушал, что говорят в медсанбате. Настроения были самые плохие.

— Немец прет — не остановить, — вещал двум раненым жующий Боря. — К осени в Москве будет.

Тут я уже не выдержал и дал санитару в ухо. Боря упал на землю, вскочил, выплевывая сухари изо рта. И тут же получил в «солнышко». Согнулся, его вырвало.

— Вот, товарищ лейтенант — один из раненых подал мне серый листок. Эта была листовка немцев, в которой предлагалось сдаваться, сообщалось, что доблестный вермахт уже взял Минск и Львов. Оперативно так напечатали.

— Откуда это? — я пнул скулящего Борю.

— Кто-то из парней подобрал на позиции, — ответил мне тот же раненый. — Этот сидел, читал.

Вокруг нас столпились санитарки медсанбата, кое-кто из фельдшеров.

— Запомните! Немцам соврать, что мне высморкаться, — сказал я, показывая листовку. — . Не верьте ихнему вранью.

Энтузиазма на лицах не наблюдалось — по темному небу на Киев опять шли армады фашистских бомбардировщиков.

Когда я вернулся к палатке Веры, рыжая уже спала.

— Умаялась, бедная, — к костру подсел Аркадий Алексеевич. — Не место женщинам на войне.

— Как сердце? — поинтересовался я.

— Сейчас легче, — коротко ответил военврач. — У меня уже был один инфаркт. Второй я не перенесу. Сегодня три приступа грудной жабы случилось, думал, конец мне.

— Ну зачем так себя накручивать, Аркадий Алексеевич?! — я попытался его успокоить.

— Петр Николаевич, я вас прошу…, — сказал он, помолчал немного и продолжил: — Как коммуниста… вы же член партии?