Читаем Сарданапал полностью

Бог - на родине моей;

В душе моей - как будто чувство бога

Высокое! Но это чувство смертной;

Смиренье в нем, хотя и счастье, - или

Должно быть счастье, но...

(Умолкает.)

Сарданапал

Опять преграда

Меж нами и мечтой о счастье! Дай мне

Ее смести (встающую в твоей

Заминке), счастье дав тебе, и этим

Свое упрочить.

Мирра

Государь мой!

Сарданапал

Вечно

"Мой государь", "мой царь", "мой повелитель"!

Смиренье, робость! Никогда улыбки

Не вижу - разве на пиру безумном,

Когда шуты, напившись, позабудут

Приличия, и с ними я сравняюсь

В скотстве! О Мирра! Все названья эти

"Царь", "государь", "властитель", "повелитель"

Могу я слышать и, в былом, ценил.

Верней - терпел в устах рабов и знати;

Когда же их лепечут губы милой,

Целованные мною, - в сердце холод

Проходит, леденящее сознанье,

Что ложь - мой титул, если чувство душит

В моей любимой! Хочется тогда

Сорвать с себя докучную тиару

И в хижине кавказской поселиться

С тобою, и венком сменить венец!

Мирра

О, если б так!

Сарданапал

И ты того же хочешь?

А почему?

Мирра

Неведомое мог бы

Ты там узнать.

Сарданапал

А что же?

Мирра

Цену сердца;

О женском говорю.

Сарданапал

Но я изведал

Их тысячи и тысячи.

Мирра

Сердец?

Сарданапал

Сердец.

Мирра

Ни одного! Но час, быть может,

Придет.

Сарданапал

Придет! Послушай: Салемен

(Как он проведал, знает лишь создатель

Державы нашей, Бэл) мне объявил,

Что мой престол в опасности.

Мирра

Он сделал

Прекрасно.

Сарданапал

Ты ли это говоришь?

Ты! с кем он был столь груб, кого дерзнул он

Изгнать издевкой дикой и заставил

Краснеть и плакать?

Мирра

Я краснеть и плакать

Должна бы чаще. Хорошо, что он

Мне долг напомнил мой. Но про опасность

Упомянул ты, - для тебя?

Сарданапал

Какой-то

Мидийский темный заговор, и злоба

Войск и племен, и уж не знаю что:

Какой-то лабиринт угроз и тайн.

Ну, Салемен всегда такой, ты знаешь;

Но человек он честный. Перестанем;

Подумаем о пире.

Мирра

Не о пире,

Не время! Мудрых предостережений

Ты не отверг?

Сарданапал

И ты боишься?

Мирра

Я

Гречанка; мне ль бояться смерти? Я

Рабыня; мне ль свободы устрашиться?

Сарданапал

Так почему бледнеешь?

Мирра

Я - люблю.

Сарданапал

А я? Тебя люблю я больше жизни

Моей короткой, больше всей державы

Колеблемой, - но не дрожу я.

Мирра

Значит,

Ты ни себя не любишь, ни меня:

Любя другого, и себя ведь любят

Ради него... Все это безрассудно:

Нельзя терять впустую жизнь и трон!

Сарданапал

Терять! Но кто же, дерзкий, посягнет

На них?

Мирра

А кто попытки убоится?

Коль сам себя забыл их царь - никто

О нем не вспомнит!

Сарданапал

Мирра!

Мирра

О, не хмурься!

К твоей улыбке так привыкла я,

Что горше мне суровый вид, чем кара,

Быть может, возвещаемая им.

Царю - я подданная, господину

Рабыня, человека - я люблю,

Охваченная роковым влеченьем!

Гречанка, ненавижу я монархов;

Рабыня - цепи; ионийка, я

Унижена любовью к иноземцу

Сильнее, чем оковами. И все же

Люблю тебя! И если той любви

Хватило, чтобы душу переделать,

Ужель она откажется от права

Тебя спасти?

Сарданапал

_Спасти?_ Ты так прекрасна!

Люби меня, люби, а не спасай!

Мирра

А без любви - где сыщешь безопасность?

Сарданапал

Про женскую любовь я говорю.

Мирра

Жизнь человек сосет из женской груди

И учится словам из женских уст;

И первый плач близ женщины смолкает,

И женщина последний слышит вздох:

Мужчины нарушают долг печальный

Быть при вожде в его последний миг!

Сарданапал

О, златоустая! Звучит твой голос

Как музыка - трагическою песнью,

Которую так любят у тебя

На родине, ты говорила. Плачешь?

Не надо!

Мирра

Я не плачу. Но - молю

Не говори о родине моей.

Сарданапал

Но ты сама нередко...

Мирра

Правда, правда;

Мысль вечная невольно ищет слова;

Но речь других о Греции - мне нож!

Сарданапал

Молчу... Меня спасти ты хочешь; как же?

Мирра

Уча спасти не одного себя,

Но всю страну огромную от худшей

Из войн - братоубийственной войны.

Сарданапал

Но я, дитя, все войны ненавижу;

Живу я в мире, в радостях; чего же

Еще?

Мирра

Ах, царь! С обычными людьми

Нужна нередко видимость войны,

Чтоб сущность мира охранить; царю же

Порою страх внушать, а не любовь.

Сарданапал

Но я искал любви.

Мирра

А не внушил

Ни страха, ни любви.

Сарданапал

_Тебя_ ль я слышу?

Мирра

Речь - о любви народа, себялюбца;

Народу нужен страх перед законом,

Не гнет: о нем не должен думать он;

А думает - пускай его считает

Защитою от худшего, от гнета

Страстей. А царь вина, цветов, пиров,

Любви - вовек не сыщет славы.

Сарданапал

Славы!

А слава - что?

Мирра

Спроси отцов-богов.

Сарданапал

Они молчат. О них жрецы болтают,

Стремясь подачку выпросить на храм.

Мирра

Взгляни в анналы тех, кто создал царство.

Сарданапал

Я не могу: они в крови. К тому же

Империя _основана_, а большей

Не нужно мне.

Мирра

Ты _эту_ сбереги.

Сарданапал

Ее мне все ж для наслаждений хватит...

Идем к Евфрату, Мирра: чудный вечер;

Галера ждет, и павильон разубран

Для пиршества ночного и такою

Сверкнет красой и блеском, что и звезды

Небесные увидят в нем звезду!

И, свежими увенчаны цветами,

Возляжем мы с тобой подобно...

Мирра

Жертвам.

Сарданапал

Нет, как цари, как пастухи-цари

Былых времен, не знавшие венцов

Прекраснее цветочных, а победы

Лишь мирные, бесслезные... Пойдем.

Входит Панья.

Панья

Вовеки жить царю!

Сарданапал

Ни часом дольше,

Чем он любить способен. Ненавижу

Такой язык: жизнь делает он ложью,

Прах вечностью маня! Ну, Панья, быстро.

Панья

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке
Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В третьем томе собрания «Глаза на затылке» Генрих Сапгир предстает как прямой наследник авангардной традиции, поэт, не чуждый самым смелым художественным экспериментам на границах стиха и прозы, вербального и визуального, звука и смысла.

Генрих Вениаминович Сапгир , М. Г. Павловец

Поэзия / Русская классическая проза