Сатанинская сила

Зала была пуста. Двери, приведшие его в нее, исчезли, слились со стенами, спрятаться где бы то ни было казалось совершенно невозможным. А сделать это было просто необходимо перед надвигающейся Глобальной Неотвратимостью, которую герой наш ощущал всем телом и душой. Она приближалась, и не в человечьих силах было остановить ее приближение.

Неожиданно ему почудилось робкое, едва уловимое шевеление в ближайшем, правом от него угле залы. Что это? Он метнулся было туда и застыл при виде двух диковинных существ, вернее даже будет сказать «теней этих существ», поскольку они были не вполне материальны, а колыхались и струились, дрожа, подобно миражу в мареве раскаленного пустыней воздуха. Он узнал их обоих, и глядел на них с жалостью и трепетом, а они на него — с надеждой и сочувствием.

— Видишь ли ты его, Саня? — слабым голосом произнес комиссар Лачугин.

— Вижу, — негромко отвечал ему бывший партизанский вожак.

— Каков он?.. — прошептал комиссар, силясь повернуть вырванные из глазниц очи.

— Наш он, Серега, наш…

— То, что наш он — это хорошо, но пусть он будет лучше нас, пусть будет сильнее, мудрее, счастливее.

— Какое уж там счастье, — сказал ему Семен, — если от рождения зовусь я Бессчастным.

— И это хорошо, значит нет и не будет тебе счастья своего без счастья чужого, — отвечал ему секретарь. — Значит, доля твоя самая завидная и счастливая — страдать для других. В том ты и обретешь свое истинное счастье.

— И не гляди ты на нас так, — прибавил комиссар. — Мы были счастливы, ибо я дрался за правду рабочую, за грядущее счастье всех голодных и обездоленных, а он, — он мотнул головой в сторону напарника, и от этого движения его вытекшие глаза замотались, как маятники, — он бился с врагами лютыми во имя спасения всего мира нашего от чумы.

— Чего же вы добились? — воскликнул Семен. — Чего? Сколько лет после всех ваших войн прошло, а мы страну досыта не накормили? Сколько миллионов людей за это самое счастье всенародное погибло, а нас как погоняли болтуны, так погоняют и нынче. Сколько вокруг счастья этого кривды и лжи наворочено, а мы истины боимся! Весь мир в штиблетах щеголяет на резиновом ходу, а мы по-прежнему в лаптях шлендраем. Как пятьсот лет назад мы лишь пеньку, мед да воск продавали, так и по сей день лесом, газом да нефтью живем. Этого вы своими смертями добивались, да? За это отцы и деды наши в окопах гнили, на фронтах кровь проливали да вшей в лагерях кормили?

— А ты как хотел? — глухим голосом проговорил призрак комиссара. — Чтобы в новый мир без ошибочек, без просчетов, без сучка и задоринки, без дерьма и грязи, ать-два, легли, проснулись — и мы уже в светлом будущем? Шалишь, брат… Контру одолеть трудно, вражью силу труднее побить, но нет страшнее зверя, сидящего в душе человеческой. С ним-то нам и надо было бороться. Ты помнишь слова «мы наш, мы новый мир построим»… Ведь мир — это и есть человек, микрокосм! Вот, что нам строить надо было!

— Строить-то строили, — буркнул Семен. — А что выстроили? Беломор, ГУЛАГ и БАМ. Эх вы… «борцы за светлое будущее всего человечества…» — и с бессильной горечью он махнул рукой.

— Нет, — спустя некоторое время произнес комиссар равнодушно-отстраненным голосом. — Не наш он, Саня… Не наш…

— Наш, — уверенно возразил ему секретарь, не сводя глаз с Семена. — Не видишь ты, браток, его глаз. А я вижу. В них праведная и горючая слеза стоит. Зол он, ох как зол от того, что приходится ему оплакивать и себя, и родных своих, и близких, а их у него — вся страна… Да, обозлен он, разуверен, и душой ожесточен, донельзя. Но пока на свете существуют такие, как он, — призрак взглянул на сержанта, и от взгляда его по телу юноши пробежала дрожь, а сердце гулко забилось, — пока есть люди, которым честь дороже куска хлеба, а истина ближе рубахи, которые любят людей больше себя, а землю родную — больше жизни — не сгинет Русская Земля. Слышь, ты, комиссар? Не сгинет! Ими она живет, ими держится! Ими!.. Так что… отдай ему, слышь? Отдай.

Наступила пауза, во время которой еще слышнее стало гудение пламени за окнами и шорох нечисти по углам.

— Отдам… — чуть слышно обронил Лачугин. — Отдаю не на сегодня, не на сейчас, отдаю на всю жизнь, на правую битву, на верность народу, на спасение душ людских, на борьбу со злобной силой даю тебе… — в голосе комиссара зазвенел металл, и в руках его появилось нечто, сверкающее нестерпимым блеском, сияющая подобно солнцу полоса, легкая как радужный свет, массивная, как слиток крепчайшего металла. — Отдаю тебе ключ-кладезь на ратный подвиг, на жизнь и на смерть, на веки вечные — бери!