Сатанинские стихи

Через восемнадцать месяцев после сердечного приступа Саладин Чамча снова поднялся в воздух в ответ на телеграфное известие, что его отец на последней стадии множественной миеломы[2066] — системного рака костного мозга, который был «сто процентов фатальным», как несентиментально выразился терапевт[2067] Чамчи, когда тот телефонировал ему, чтобы уточнить подробности. Отец и сын практически не контактировали с тех пор, как Чангиз Чамчавала отправил Саладину доходы от срубленного грецкого ореха все эти вечности назад. Саладин послал краткую записку с сообщением, что пережил Бостанскую катастрофу, и даже получил краткое послание в ответ: «Отв. на тв. сообщение.[2068]

Эту информацию уже получал». Тем не менее, когда пришла телеграмма с дурной вестью — подписанная незнакомой второй женой, Насрин II, и тон был довольно неприкрашенный: ОТЕЦ БЫСТРО УГАСАЕТ + ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ПОВИДАТЬСЯ БЫСТРЕЕ ПРИЕЗЖАЙ + Н ЧАМЧАВАЛА (Г-ЖА), — он, к своему удивлению, обнаружил, что после целой жизни запутанных отношений с отцом, после долгих лет телеграфных перебранок и «бесповоротных разрывов» он все еще был способен к этой несложной реакции. Непременно, архиважно, обязательно добраться до Бомбея прежде, чем Чангиз покинет его навсегда.

Он потратил лучшую часть дня, сперва стоя в очереди за визой в консульской секции Индийской палаты,[2069] а затем пытаясь убедить утомленное должностное лицо в безотлагательности своей заявки. Он, как последний дурак, забыл принести телеграмму и получил в итоге, что «у вас нет доказательств. Видите ли, любой может прийти и сказать, что его отец умирает, не так ли? Чтобы побыстрее». Чамча пытался сдерживать свой гнев, но, наконец, взорвался:

— По-вашему, я похож на халистанского фанатика?[2070] — Должностное лицо пожало плечами. — Я скажу Вам, кто я, — ревел Чамча, разгневанный этим пожиманием, — я — несчастный ублюдок, который был взорван террористами, падал тридцать тысяч футов с неба из-за террористов, а теперь из-за этих террористов еще и должен терпеть оскорбления от всяких там чиновников вроде Вас.

Его заявка на визу, надежно размещенная его противником в самом низу здоровенной стопы, не рассматривалась целых три дня. Первый доступный рейс был только спустя еще тридцать шесть часов: и это был Air India[2071]

747,[2072] и звался он Гюлистаном.

Гюлистан и Бостан, Райские сады-близнецы — сперва был тот, а теперь еще и вот этот… Спускаясь по одному из желобков, по которым пассажиры Третьего Терминала текли к самолету, Чамча увидел название, красующееся возле открытой двери 747-го, и побледнел, словно тень. Затем он услышал одетую в сари индийскую бортпроводницу, приветствующую его с явным канадским акцентом,[2073] и растерял остатки самообладания, отпрянув подальше от самолета в неподдельном рефлекторном ужасе. Он застыл, столкнувшись с раздраженной толпой пассажиров, ожидающих принятия на борт, и почувствовал, как абсурдно должен смотреться: с коричневой кожаной сумкой в одной руке, двумя застегнутыми на молнии чехлами для костюмов в другой и глазами на стебельках от испуга; но долгое мгновение он был совершенно неспособен двигаться. Толпа напирала; если это артерия

, думал он, то я — гребаный тромб.[2074]

— Я тоже дрожал как цыц-цыц… цыпленок, — раздался веселый голос. — Но теперь у меня есть хихитрость. Я раскидываю руки в попа… полете, и это всегда мама… может удержать самолет вовне… вне… в небе.

* * *

— Сегодня верховная бобо… богиня, несомненно, Лакшми, — доверился Сисодия за виски, едва они благополучно взлетели.

(Он был так же хорош на деле, как и на словах, когда дико размахивал руками, пока Гюлистан несся по взлетно-посадочной полосе, а потом удовлетворенно раскинул их в стороны, скромно просияв. «Срабабабатывает каждый раз». Они оба путешествовали на верхней палубе 747-го, зарезервированной для некурящих бизнес-класса, и Сисодия переместился на пустующее место рядом с Чамчей, словно воздух, заполняющий вакуум. «Называйте меня Виски, — настаивал он. — Куда Вы лили… лили… летите? Как мама… много Вы зарабатываете? Как додо… долго Вы там не были? Вы знаете всех женщин в городе, или Вам нужна попа… попа… помощь?»)

Чамча закрыл глаза и сосредоточился на своем отце. Самое мрачное, понял он, заключалось в том, что он не мог вспомнить ни одного счастливого дня с Чангизом за всю свою сознательную жизнь. А самым радостным стало открытие, что даже непростительное преступление отца может быть все-таки прощено в самом конце. Держись, умолял он беззвучно. Я прилечу — так быстро, как смогу.