Сатирическая история от Рюрика до Революции

Тем временем Параша мигнула Илиодору, и они вышли в соседнюю комнату.

Аннушка, нежно глядя на Распутина, томным, ласкающим голосом уговаривала.

– Нет, Грегуар, знаешь хорошо, что здесь неудобно «радеть» по твоей программе. Приедешь в Петроград, все устроим, как следует. А теперь пощади, ведь я еще неофитка, не привыкла…

– Не согласен. Это что жа такое? Смотри, Аннушка, серчать буду. В Питер не приеду.

Катя, томясь и изнывая в объятиях Кеши, запротестовала:

– Ie nefaut раз regarder derriere soi. Мне надоело faire le careme. Не нужно было начинать. Очень просто, ты упрямишься, потому что не хочешь рискнуть se mettre nu, при твоей массивности.

– Ты эгоистка! Ах, Катиш, неужели тебя не шокирует эта обстановка… Вот что. Поедем к нам, где мы остановились. В нашем распоряжеии целая квартира, и мы прекрасно проведем время, а Варнава и Илиодор останутся здесь.

– Ты как, Кеша? – спросил Григорий.

– Мне все едино, как компания. Ехать так ехать, лишь бы скорее, чего канителиться.

– Mais ilest jovial се luxur ieux beta. Он все торопится, ха-ха-ха! – И Катя залилась веселым смехом.

Распутин о чем-то совещался с Аннушкой, и она ему ответила.

– Ты смотри, Gregoire, я тебя представила, но ты во всем слушай меня, чем оригинальнее будешь, тем лучше. Я знаю, ты ей нравишься…

Все сделаем и архиереем Варнавушку назначим… Кеша, хотя и пьяный, уловил последнюю фразу и стал требовать:

– Я тоже хочу архиреем быть, распрекрасное дело? Можешь,

Катенька, это изделать? А уж угожу я тебе за это самое – во как! Беспременно хочу, штоб архиреем… Мы с тобой будем целоваться, а нам в колокола звонят… Чуде-е-сно…

Катя хохотала, как безумная, слова не могла выговорить.

Придя в себя, она обняла Кешу и ласковым голосом, сдерживаясь от смеха, сказала:

– Я тебя, Кеша, лучше товарищем обер-прокурора сделаю… и звонко, весело опять засмеялась.

– Нет, по полиция не желаю, не хочу ментом быть. Человек я есть блатной…

– Не ментором, – поправила Катя, улыбаясь, – а по духовному ведомству.

– Если по духовному – беспременно архиреем… Однако едем, што ли? Чего время терять.

В комнату вошли, несколько смущенные, Илиодор и Параша. Но на них никто не обратил внимания: шел спор о «радении», а

Анфиса, охмелевшая, дремала, прижавшись к плечу Варнавы, тоже под шумок похрапывавшего.

Наконец, после долгих пререканий предложение Аннушки было принято. Еще выпили «на дорогу», пошумели, и Григорий, Кеша и петербургские дамы уехали. Так «радение» и не состоялось.

– Сармак завтра принесу, – кинул Григорий Параше, прощаясь.

– Смотри не зажиль, Сухостой!

– Qu est се gue с`est capмак, зажиль et сухостой? – спросила Катя подругу, идя рядом с ней к большой карете, в которой обыкновенно ездят архиереи по епархии.

– Не знаю, вероятно, какие-нибудь местные слова, из крестьянского обихода, – ответила Аннушка.

Сзади плелись пьяные Григорий и Кеша, подсадили неловко дам и сами сели в карету, запряженную четверкой лошадей.

Близился рассвет. Где-то далеко, в предутреннем сумерке, прозвучал благовест, призывая к молитве.

Кучер на козлах снял шапку и истово перекрестился. А из кареты доносился пьяный голос Кешки:

– Страсть обожаю, когда в колокола звонят. Беспременно хочу архиреем…

Слова его погасли в громком общем хохоте. Кучер сплюнул и погнал лошадей.

Так было.

Часть II. Святой черт

Гришкина биография

Григорий Ефимович Распутин, он же Новых и Сухостой, родился в 1864 году в слободе Покровской Тюменского уезда Тобольской губернии. Вышесредний рост, широкоплечий, с большими мужицкими руками, большая темная, рыжеватого оттенка борода, закрывающая почти весь овал лица, мясистый нос, полные чувственные губы, серые глаза, с белесоватыми точками в зрачках, обычно мутные и сверкающие резким, стальным блеском в момент раздражения – таков Распутин.

Обыкновенный, рядовой тип сибиряка-чалдона, шатающегося по приискам и другим местам легкой наживы, всегда полупьяный, наглый, с гнусавой речью, смелый и дерзкий с бабами, а потому имеет у них большой успех.

Село Покровское – захудалое, глухое, бедное. И его жители даже в Сибири отличались дурной славой. Бездельники, воры, конокрады. Под стать им была и семья Распутина и сам он, когда подрос.

В молодости Григорий был каким-то особенно незадачливым. С гнусавым голосом, с нечленораздельной речью, слюнявый, грязный до последней степени, вор и ругательник, он оказывался страшилищем и для своего родного села, видавшего всякие виды. Постоянным бездельем он вызывал гнев своего отца, и тот его неоднократно поколачивал. Но проделки его шли дальше и, по свидетельству местных старожилов, «пахли» уголовщиной. Сколько сошло их с рук будущего «старца», неведомо. Но о некоторых сохранились следы в местных судебных учреждениях.

Таковы дела о конокрадстве Григория Распутина и лжесвидетельстве.

Вследствие каких-то таинственных влияний следствие по первому делу так-таки и осталось незаконченным.