Сатирические очерки

Оставим всю эту мелочь, она, видно, не по мне. Обратимся к серьезным и большим статьям. Я перелистываю Сэя и Смита,[154] – будем писать о политической экономии.

– Великолепная статья, – говорит мне издатель. – Но, друг Фигаро, никогда больше не пишите ничего подобного.

– Почему?

– Потому что иначе вы погубите мою газету. Кто, по-вашему, станет читать эту статью? Ведь в ней нет ни шуток, ни насмешек, ни верхоглядства! К тому же она занимает целых пять колонок! А ко мне и так со всех сторон поступают жалобы… Нет, научные статьи ни к чему, раз их никто не читает. Писать их – напрасный труд.

Ах, что за счастье быть журналистом!

– Займитесь-ка вы просмотром присланных статей и материалов, в особенности поэтических произведении на злобу дня…

– Ох, сеньор издатель, но ведь их надо прочесть…

– Конечно, сеньор Фигаро!

– О нет, сеньор издатель, я предпочел бы сотню молитв и двести поклонов, чем…

– Сеньор Фигаро!

Ах, что за счастье быть журналистом!

Политика и еще раз политика. Что еще мне остается? Правда, в политике я ровным счетом ничего не смыслю. Но разве могут меня остановить подобные пустяки? Добро бы я был первым, кто берется писать о политике, ничего в ней не смысля. За дело! Подбираю слова и говорю: доклады, протоколы, права, представительство, монархия, законность, ноты, узурпация, палаты, кортесы, централизовать, нации, благоденствие, мир, неосуществимые, неосторожные, развращение, спокойствие, война, воинственные, перемирие, контрпроект, принадлежность, политические бури, силы, единение, правители, афоризмы, системы, возмутители, революция, порядок, центры, левая, умеренность, билль, реформы и т. д. и т. п. И вот статья готова. Но – о небо! – меня вызывает издатель.

– Сеньор Фигаро, вы, видимо, хотите меня скомпрометировать идеями, которые излагаете в своей статье…

– Я излагаю идеи? Поверьте, сеньор издатель, это произошло без моего ведома. Неужели статья столь зловредна?

– Если вы не обладаете чутьем…

– Прошу прощения, я и не подозревал, что моя политическая система столь… я ведь писал для забавы…

– Что ж, если она принесет нам убыток, вы будете отвечать…

– Я, сеньор издатель?

Ах, что за счастье быть журналистом!

Увы, если бы все этим и ограничивалось, если бы бедный Фигаро отвечал только за то, что он сам пишет! Но есть и еще одно досадное обстоятельство. Предположим, что не было ни глупого автора, ни оскорбленного актера, что статья всем понравилась и все в ней было хорошо. Кто мне поручится, что какая-нибудь проклятая опечатка не исказит смысла написанного мною, превратив все в сплошную нелепицу. Кто мне даст гарантию, что не напечатают: «камелия» вместо «Комелья»,[155] «шумит» вместо «Смит», «фирма» вместо «рифма» и тому подобные глупости? Или я сам должен и печатать свои статьи? Ах, что за счастье быть журналистом! Святое небо! А я-то мечтал работать в газете! Как человек слабый, – признаюсь тебе, мой дорогой читатель, – я никогда не ведал, чего хотел. Суди же на основании этого долгого повествования о моих неудачах в журналистике, повествования, которое я старательно сокращал для тебя, имею ли я право и не должен ли я сейчас, добившись своей цели, воскликнуть вполне убежденно: ах, что за счастье быть журналистом!

Дон Кандидо Буэнафе,

Или Путь к славе[156]

Дон Кандидо Буэнафе – одно из тех приятнейших существ, о которых мы обыкновенно отзываемся с притворным сочувствием: «неудачник». С юных лет он служит в должности не очень значительной, и все его познания сводятся к умению читать «Газету», сочинять, погрешив против синтаксиса и еще более – против орфографии, какое-нибудь отношение, с приложением никому не нужных копий и описи, да составить предлинное изложение какого-нибудь краткого документа. Но каким бы невеждой ни был дон Кандидо, он все же достаточно скромен, чтобы пожелать своему сыну Томасито больше знаний (впрочем, чтобы выполнить желание отца и превзойти его в науках, от сына не требуются ни сверхъестественные усилия, ни крайние жертвы).

Во времена свободы печати дон Кандидо читал или, лучше сказать, поглощал многочисленную печатную продукцию, тогда выходившую, и у него сложилось весьма лестное мнение о людях, способных писать для развлечения публики. Поэтому все, что он видит искусно напечатанным, обладает в его глазах непререкаемым авторитетом: видя, что находятся люди, берущие на себя труд это печатать, он говорит себе: «Там лучше знают!» В те никчемные годы он совершенно искренно считал себя либералом, так как, прочтя что-нибудь, восклицал: «Автор прав». Затем, в наше славное время, он совершенно искренно стал роялистом, потому что теперь он читает «Газету» и восклицает: «Сразу видно, что правильно».