Саттри

Кто плавно и изящно втек, точно угорь, из канцлерского суда на лесную тропу, мимо темных ледниковых озер в глубокой чаще, где никакого солнца не сияло, а камыши росли черные, и рыба слепа. Пока не остановил его торговец черепахами, несший мешок черепах, и нарезное ружье. Облачен в мешковину и небрит был он, и в грубых башмаках, стесанных в пальцах, а погода-то холодная.

Чу, незнакомец, вскричал человек. Черепаху тебе в суп.

Чужак, позволь пройти мне, ибо я устал.

Пятьдесят центов, и выбирайте лучшее, дешевле нигде не купите.

Прочь ухожу я, где не потребен никакой товар мне.

Едва ль за чем еще привело тебя сюда.

Не сам я тропу эту избрал.

Да и не я.

Сдай под ветер и дай слабину, ночь настает.

Торговец черепахами протянул мешок. Прекрасные чирьпахи, жирные чирьпахи. Чирьпахи на рагу.

Сновидец отказался бы, но он позволил пасть долгому темному сиреневому железу ствола своего ружья, дабы преградить путь. Изгойский сборщик пошлины, от кого смердело древесным дымом и болотной гнилью, и желал взыскать он денег за проезд через лес, больше, нежели могла стоить тропа столь темная. Или вообще какая угодно тропа.

Это особые чирьпахи будут. Не проходи дальше, не поразмыслив над ними.

На сие путник и впрямь согласился. Лицо торговца сделалось лукавым. Влажный мешок обмяк, постукивая, наземь. Он отгибает его устье.

То не черепахи. О господи, они не черепахи.

Саттри полувздыбился на кровати, распухший язык придушил его вопли. Он снова упал навзничь. За стеной говорили голоса. С ледяным предзнанием увидел он пред дверью похоронные дроги, входили с лежанкой челядинцы, дабы уволочь прочь скулящее тело его, и уж точно вонь неисповедавшегося мертвяка есть жестокий смердеж, вздымающийся оскорбить собою ноздри Бога. Нераскаявшиеся, выхваченные из самой середки их лепрозных проказ, жесткое правосудье. Саттри увидел, как по верху своей угольной вагонетки проходит Генерал, конь побледней в упряжке. Он поднял руку. У перчатки, что носил он, никаких пальцев, тележка его не издала ни звука. Они удалились в пары́, пока не остался лишь оранжевый свет от фонаря там, где раскачивался он на дужке своей с заднего откидного борта.

Вниз по Передней улице фонари отмечали путь размеренными кольцами хромово-синего цвета. Крепко спавшие халупы лежали, гния, смуглые спящие лежали внутри. Дворовые придверные цветы полупроснулись от света фонарей, и на ночи возникали неоновые созвездия города, пастельный альпийский отблеск, в котором вздымалась от развалин гостиницы «Камберленд», «Лирического театра» пыль разрушенья.

В дверях «Сутолоки» собралась публика от ткацких станов Маканалли. Первый средь них безбородый кельт с испятнанной кожей и стертыми зубами. Три глаза в голове у него, и весь он покрыт оранжевой волосней, как будто катайская обезьяна. У локтя его юнец с мелким и лисьим личиком, опущенным в нижнюю часть луковичного его черепа. Волосы у него цвета пакли, подстрижены и торчат вздыбленными проволоками, а если смотреть сзади, он больше всего похож на огромный одуван. Саттри улыбается, видя таких друзей. Убитые обнимают его первыми. Тяжкая ручища Кэллахэна у него на плече, перемалывает его лопаточные кости. Через раздувающиеся сопатки бескостного носа говорит он с сребровласым и сенатороподобным буфетчиком.

Эй, Шляпник. Скажи Бочонку, и Доналду, и Бёрду, и Бобби, и Хью, и Конраду, и всем остальным, что им сюда есть ход.

Они умерли.

Гиканье и гогот средь наблюдателей у двери.

Ну, ты б не стал запрещать покойнику приходить сюда, а?

Кабатчик сложил полотенце и вытер длинную стойку красного дерева. Сказал, что не стал бы. Саттри среди швали вошел внутрь. Снаружи старьевщик остался один.

Чистая монета, чистая монета, пробормотал мистер Шляпник, от подвижных, как ртуть, кровевзыскателей не обезумевший.

Монета, крикнул Большой Трах. Имеешь при себе, торгаш жестянкой?

Харви шоркает вперед, подергивая себя за кисет с мелочью. Несколько кусков денверского серебра. Клянясь в слепой вере в глухие божества. Занимает табурет у стойки. Аквариум. Он заказывает.

Большой Трах толкает старьевщика локтем и подается к нему, громадно подмигнув. И рыбы давай поменьше.

Слепой Ричард у стойки бара, глазами хлопает в пивном свете, и свернувшаяся материя у него в глазницах сияет голубоватым отливом, он подается вперед и ухватывает кружку обеими руками. Уши его замечают голоса в его безбрежной пустоте. Элис озирает помещение с презреньем. Когда луна осветит мой Уобаш, тогда свой дом признаешь в Индиане[37]. Шлюхи за овальным столом подымают пивные кружки. Имена тысячи лиходеев и мехлюдий врезаны в черную формайку. Фэй в подвязке своей носит стеклянный шприц. Я б и хряку жопку отсосала, лишь бы улететь, говорит она. И отсасывала, говорит Шёрли. На камеру, говорит Роузи.

Педики в угловой кабинке поворачиваются один к другому в потрясенном изумленье. Очки их подмигивают семафорчиками. Над ними в выпотрошенной клетке электрического вентилятора и уловленный в искаженье выдолбленного дымом света засел поноситель, и слюни у него текут, и он поворачивается туда и сюда.