Сажайте, и вырастет

— Точный замер каждой конкретной палки, — продолжал щекастый строитель, глядя на меня сумрачно и серьезно, — невозможен, поскольку целыми палки сюда, в камеру, не заходят, а заходят уже порезанными на куски, их режут контролеры при приемке — проверяют, не спрятано ли внутри чего запрещенного…

— Поэтому мы принимаем длину одной палки, условно, — за четыреста миллиметров и получаем в итоге три тысячи двести миллиметров, или три целых и две десятых погонных метра… чего?

— Колбасы.

— Нас здесь трое, — еще более серьезным и строгим голосом напомнил магнат, — то есть общий погонаж следует поделить на троих.

— Естественно.

Без сомнения, тема беседы казалась упитанному Вадиму наиглавнейшей, осевой, центральной. Я же едва сдерживал смех.

— В итоге на каждого из нас чистыми выходит… — Толстяк на мгновение прикрыл веки и наморщил лоб, — одна целая и шесть сотых погонного метра в месяц, или тысяча шестьдесят миллиметров! Ты, кстати, извини за мой мудреный язык, я всю жизнь в стройке работал, дорос от бригадира до начальника стройуправления и сижу за это же…

— В смысле? — не понял я.

— За то, что быстрее других погонные метры считаю, — туманно обьяснил Толстяк. — Но это так, к слову… Пойдем дальше. Тысяча шестьдесят миллиметров делим на тридцать дней и получаем дневную норму потребления на каждого, а именно — тридцать пять погонных миллиметров колбасы.

Для более твердого осознания этого факта магнат протянул мне свою самодельную линейку — склеенную из многих слоев тетрадного листа, аккуратно обрезанную по краям и покрытую тонкими ровными насечками — и продемонстрировал, что такое тридцать пять миллиметров.

— Таким образом, — подвел он итог, — чтобы в организме постоянно присутствовали животные жиры, каждому из нас следует дважды в день употреблять кусок колбасы длиной в семнадцать с половиной миллиметров!

— Гениально, — оценил я. — А сколько это в граммах?

— Не знаю, — с большим сожалением произнес Толстый, — да это нам и не нужно. Наша задача — рассчитать правильную норму. В граммах или в миллиметрах — значения не имеет…

— А не проще ли, — предложил я, — пожирать все погонные метры сразу, чтоб хоть два раза в месяц чувствовать себя сытыми?

Толстый развел руками.

— А это как тебе удобно. Лично я определил свою ежедневную норму и от нее отталкиваюсь. Тридцать миллиметров буду потреблять в течение дня, а пять пойдет в запас. За тридцать суток этот запас превратится аж в сто пятьдесят миллиметров! Пятнадцатисантиметровый кусок, почти полпалки! И тебе советую делать так же. Иначе — надолго тебя не хватит, — авторитетно сообщил Толстяк, и его мощные щеки скорбно отвердели.

— Почему?

— Потому что один погонный метр колбасы в месяц — это очень мало…

— Ты прав, — согласился я, — это даже не мало. Это смешно. Но я что-нибудь придумаю.

— Он ничего не понял, — вдруг процедил Фрол, обращаясь к Толстяку. — Он ничего не понял! Онзавтраопять побежит!

— Обязательно, — сурово заявил я.

— А вот я так думаю, — произнес уркаган в пространство, — что тебе уже хватит.

— Что «хватит»?

— Бегать, — уточнил Фрол, посмотрев сначала на Толстяка (тот согласно кивнул головой), а потом вновь на меня. — Бегать — хватит…

Вдруг я почувствовал сильный ток неудовольствия, идущий в мою сторону от обоих приятелей.

— Это почему же? — прямо спросил я. Мои соседи переглянулись.

— А ты не понимаешь?

— Нет.

— От тебя воняет, — кратко высказался Толстяк. Фрол смолчал, но бросил на меня такой взгляд, что мне стало неудобно и стыдно. Проклятье! Этого я не учел. Просветленный муж позабыл, что свое дерьмо не пахнет. Теперь, значит, люди, живущие со мной бок о бок, вынуждены обонять ароматы моего тела, покрытого несколькими слоями высохшего пота. До бани еще два дня. Баня — раз в неделю. Шесть дней — шесть слоев.

— И что мне делать? — спросил я, ощущая себя идиотом.

— Не заниматься ерундой! — отчеканил Фрол грубо. — Тут тебе не спортзал! Прекращай свой бег от инфаркта, ясно? Толку от него мало, а вреда — немеряно! Польза для тебя одного, а вред — всем окружающим! Сделай перерыв, а то перетренируешься, не дождавшись начала чемпионата… — Он улыбнулся своей шутке, но через миг углы его рта снова опустились, и я понял, что должен прямо сейчас принять решение.

Мне стало страшно. Темно-зеленые стены каземата зашевелились вокруг меня, обратились в челюсти — они смыкались, намереваясь перемолоть тщедушного мальчика-банкира. Сокамерники — маленький и большой, тощий и жирный — приняли вид чудовищ, готовых к прыжку.

А не зашел ли я слишком далеко? А правильно ли я делаю, когда, просидев в тюрьме полтора месяца, собираюсь возразить тому, кто провел тут десятилетия и видел, без сомнения, тысячи молодых, упрямых и дерзких себялюбцев? Очутившись в изоляции, без поддержки, без денег, сверзившись на самое дно, — а правильно ли я делаю, решаясь на конфликт с местным населением этого дна?