Сажайте, и вырастет

Чувство оказалось взаимным. Я тоже устал от старого искореженного уголовника, хрипящего, харкающего, почти каждый вечер выблевывающего из себя коричневую тюремную желчь, однако употребляющего чифир каждые полтора-два часа. Я решил, что в периодической системе ядов – если ее составит однажды светлая голова – кофеин, без сомнения, должен попасть в самый подвал, в группу особо страшных субстанций, обращающих всякого человека в высохшее, скрюченное существо с пустым взглядом и неверными движениями.

Никотин встанет рядом, далее рассуждал я. На моих глазах и с моим участием он употреблялся в немыслимых количествах. Курение длилось безостановочно, с момента пробуждения – и до самого вечера. Курили за разговором, за чаем, курили, отправляясь справить большую нужду, и после прогулки, и после обеда, и ужина, и перед сном. Курили от нечего делать. Если Толстый и я пользовали дорогие облегченные сигареты, присылаемые женами, то Фрол из гордости, избегая одалживаться и показывать этим свою зависимость, дымил «Примой», выписываемой через ларек. В итоге камера даром, что имела четырехметровый потолок – вечерами заполнялась серо-сизым дымом, угаром и особенно раздражавшим меня тяжелым запахом горелых спичек.

В тюрьме нет зажигалок, они запрещены распорядком, их всегда можно превратить в оружие, в бомбу. Гряньте пластмассовую зажигалку с размаху об пол – она оглушительно взорвется. Спички разрешены. Если кому-то (не впрок, а из чистой любознательности) вдруг захочется выяснить, чем пахнет камера Лефортовского изолятора, зажгите спичку, тут же потушите, поднесите к ноздрям и обоняйте запах – чего? Правильно, серы! Как в аду.

В табачном дыму, меж четырех зеленых стен, в плохо освещенной и холодной камере Лефортовского замка два кривых позвоночника с упоением предавались игре в нарды, разгадывали кроссворды, болтали «за жизнь», листали детективы, отхлебывали чифир и спали по двенадцать часов.

Наконец в один из дней – возможно, в самый пасмурный и унылый день осени – Фрол перешел от презрительных взглядов и шуточек к прямой атаке.

Обычно я стирал свое белье сразу после обеда. Время выбрал не случайно: полный желудок немедленно приватизирует всю свободную кровь организма, и мозг после приема пищи работает плохо. Я давал ему возможность отдохнуть, а сам манипулировал мылом, водой и своими тряпками.

Тряпки требовали ежедневной заботы. После каждой прогулки я менял пропотевшее белье на сухое и чистое. Грязное – тут же стирал.

Приходилось долго нагревать в кружках воду, постепенно наполняя ею пластмассовое (собственность тюрьмы) корыто.

Но в этот унылый и серый октябрьский день я не успел замочить носки и фуфайки. Фрол вдруг прервал изучение собственных ногтей, проворно соскочил с кровати, сделал несколько шагов в мою сторону и решительно ухватил пальцами край корыта.

– Позволь, пожалуйста… – вежливо выговорил он.

Я убрал руки. Татуированный старик с усилием поднял пластиковую емкость – под тонкой, серо-желтой кожей рук четко обозначились вдруг бросившиеся мне в глаза его бицепсы, совсем маленькие, но очень твердые на вид – и вылил воду в умывальник. Аккуратно поставил таз в угол. Не спеша вытер руки о полотенце.

– Присядь, – произнес он.

Послушно сев, я положил руки на колени и приготовился к чему-то важному.

– Мы всё понимаем, – доброжелательно начал Фрол, вернувшись на свою кровать и усевшись поудобнее. – Ты пацан молодой, горячий, сильный. Ага. И характер есть и всё такое… Но твои движения нас так задевают, что молчать дальше нельзя. Правда, Толстый?

Строительный магнат, до того мирно дремавший, очнулся и тоже сел.

– Да, правда.

– Ты как-то мне сказал, что сидишь первый раз, – вкрадчиво продолжал коренной обитатель, – и будешь благодарен, если опытные люди – например, я – станут сразу тебе говорить, что ты делаешь правильно, а что неправильно, так?

– Так, – согласился я ровным голосом, стараясь не выдать волнения.

– Вот теперь послушай. Каждый день ты по полчаса полощешься под краном. И еще час стираешь свои портянки. Тоже каждый день. Потом развешиваешь все это у людей перед носом…

– Извини, Фрол, – перебил я, – но я с детства предпочитаю именно чистые портянки. Я не черт.

– Ну-ну, – коренной обитатель сузил глаза. – А что такое, кстати, «черт»?

– Это неопрятный, грязный человек, не соблюдающий гигиену.

– Откуда ты это знаешь?

– От тебя, Фрол.

– Теперь узнай от меня еще одну вещь. Тут – тюрьма. Тубик везде.

Туберкулез, догадался я.

– Сырость – наш с тобой враг. Ага. Для арестанта нет ничего страшнее, чем вода в воздухе. Слышал про палочку Коха?

– Что-то припоминаю.