Сборник произведений

Вообще-то нам не сообщали, почему уволен тот или другой, – разве что он сам рассказывал. Некоторые увольнялись по собственному желанию, громко проклиная всех и вся и навсегда распрощавшись с полными гражданскими правами. Другие, особенно те, кто постарше, просто физически не могли выдерживать таких нагрузок – от их старания здесь ничего не зависело. Помню одного, замечательный был старый чудик по фамилии Каррузерс. Ему было что-то около тридцати пяти – его, помнится, волокли на носилках, а он как резаный орал, что это несправедливо и он еще вернется.

Это нагнало на нас тоску – Каррузерса мы любили, а он действительно старался как мог. Мы думали, что больше его не увидим, что он носит теперь штатский костюм с медицинским заключением о непригодности в кармане. Впрочем, мне посчастливилось увидеть его еще раз – много позже. Он отказался от увольнения – это можно, если по состоянию здоровья, – и пошел третьим коком на десантный транспорт. Он узнал меня и захотел поболтать о прежних временах – своей подготовкой в лагере Кюри он гордился не меньше, чем мой папахен своим гарвардским акцентом, и считал, что именно поэтому он хотя бы капельку, но лучше любого другого флотского.

Однако эта цель – отсеять непригодных как можно быстрей, не растрачивать на их обучение правительственных денег – не была главной. Главное – сделать так, чтобы десантник, не прошедший надлежащей подготовки, не вошел в капсулу для боевого десанта. Те, кто идет в бой, должны соответствовать по всем статьям – дисциплина, пригодность, квалификация и решительность. Если же нет, то ни для правительства государства, ни для его товарищей – а пуще всего для него самого – бой ничем хорошим не кончится.

И все же – не был ли учебный лагерь жесток сверх надобности?

Все, что я могу сказать по этому поводу, – это когда я пойду в следующий боевой десант, я хотел, чтобы со мной шли ребята, подготовленные в лагере Кюри или в таком же лагере в Сибири. Иначе я в капсулу не полезу.

Но в то время и я считал: мол, нас заставляют заниматься разной ерундой. Вот к примеру. Когда мы пробыли в лагере неделю, нам выдали, в дополнение к нестроевой, полевую форму-хаки; ее мы должны были надевать на вечернюю поверку (парадную форму нам выдали гораздо позже). Я принес свой мундир обратно на вещевой склад и обратился к сержанту-кладовщику. Раз он был всего-навсего кладовщик и к нам относился совсем по-отечески, я счел, что он как бы наполовину штатский. Тогда я не разбирался еще в планках и нашивках, иначе даже заговорить с ним не решился бы!

– Сержант, мундир мне велик! Ротный командир сказал, будто я палатку на себя нацепил!

Он поглядел на мое одеяние, но даже не притронулся к нему.

– Велик, говоришь?

– Ага. Я хочу по размеру!

Он и не шевельнулся.

– Ты, салажонок, послушай, что дядя тебе скажет. У нас в армии есть только два размера – «велик» и «мал». Ясно?

– Однако командир роты…

– И он прав, как никогда!

– Но… Что же мне делать?

– А, так тебе нужен добрый совет… Что ж, у меня их целая куча; свежие, только сегодня поступили. Ммм… вот что сделал бы я. Это называется «иголка»; и я даже не пожалею тебе целую катушку ниток. Ножниц не надо – лезвие для бритья куда лучше… Стало быть, распорешь в талии и ушьешь, а в плечах оставь пошире, это тебе на вырост.

Сержант Зим по этому поводу только сказал:

– Мог бы сделать получше. Два наряда вне очереди.

И я сделал получше к следующему смотру.

Первые шесть недель были здорово тяжелы и насыщены: муштра сменялась марш-бросками и наоборот. Уже к тому времени, как отсеялась первая партия, мы способны были сделать пятьдесят миль за десять часов – очень прилично для тех, кто раньше нечасто ходил пешком. Отдыхали мы на ходу, только меняли аллюр – тихий шаг, быстрый шаг и рысь. Иногда мы, прошагав в один конец, разбивали лагерь, съедали полевые рационы, ночевали в спальниках, а на следующий день возвращались обратно.

Однажды мы вышли в обычный поход, без заплечных мешков, без рационов. Когда не остановились на обед, я не слишком удивился – знал уже, что к чему, и заблаговременно спер в столовой сахара и галет и еще разной еды и все это рассовал по карманам, однако, когда начался вечер, а мы продолжали удаляться от лагеря, почуял неладное. Но я уже был настолько умен, что не задавал дурацких вопросов.